Просто очень часто выходило, что мнение у некоторых людей было таким, что мне было как-то неловко за обоих: и за мнение, и за человека.

– Ну, тогда вы просто не любите родину, – дама говорила так серьезно, что была хороша уже тем, что с ней было смешно говорить о серьезных вещах. И даже слово: «родина» – у нее как-то на большую букву не вытягивало.

И потому мне, наверное, лучше всего было бы в очередной раз промолчать, но я не всегда поступаю так, как лучше.

Я сказал:

– Люблю. И, возможно, Родина меня тоже любит.

Просто наша взаимная любовь не равноценна.

– Это почему же? – даму наглядно удивляло то, что такая ясная и простая вещь, как любовь к родине, могла включать какие-нибудь нюансы.

То, что любовь к Родине, как и всякая любовь, только из нюансов и состоит, явно оказывалось выше ее понимания.

И эта дама откровенно не могла себе представить, что кто-то мог быть с ней не согласен.

Главная черта глупца – уверенность в том, что все люди такие же, как он.

А значит, согласны с ним.

Впрочем, глупый не тот, кто иногда говорит глупости, а тот, кто не понимает – когда он их говорит.

– Это почему же ваша любовь и любовь Родины к вам не равноценны? – переспросила дама. И в ее переспросе звучал вызов то ли на дуэль, то ли в учительскую.

И в ответ я сказал то, что было на самом деле, чувствуя, что был бы очень рад, если бы мог ответить иначе:

– Потому что Родина имеет возможность бросить меня на произвол судьбы, а я ее – нет.

– Почему вы так думаете?

– Почему?

Видите ли, моя страна совершила очень много ошибок.

В этом нет ничего странного или удивительного – ошибки совершали все страны. Смущает одно – каждый раз моя страна ошибалась не в мою, а в свою пользу.

– Очевидно, вы не патриот, – заключила дама.

Я не стал спорить, потому что знал, что мера глупости человека – это количество того, что ему очевидно.

И просто вздохнул:

– Я слишком люблю Россию, чтобы быть патриотом.

И потом, для патриота я очень долго учился.

Мне вообще кажется, что патриот – это не тот, кто намерен любить Родину, а тот, кто способен сделать Родину лучше.

Ну, а о том, что патриотизм – это, кроме всего прочего, легитимизация войн между людьми, я и говорить не стал.

– Учились?! – переспросила дама таким тоном, словно хотела утвердить: «Воровали?!». – Я, например, привыкла гордиться нашей великой историей! Историей нашего великого народа!

А вас, похоже, история нашей страны вас ничему не научила.

– Научила, – тихо ответил я. – Научила тому, что гордиться историей может только тот, кто ее не знает.

И не прибавил:

«Если какой-то народ уверен в том, что он великий, значит, он просто не знает своей истории…»

– …Боюсь, вы не из тех, кто готов отдать свою жизнь за Родину, – попыталась съехидничать дама, но вышло у нее это как-то по-дилетантски.

Неубедительно.

И потому я ответил честно.

Хотя и тихо:

– Если Родине нужна моя жизнь, значит, у меня плохая родина.

Я никогда не нахожу общего языка с теми, кто восхваляет родину, которой нужны человеческие жертвы.

И то сказать – называем Родину матерью. И я могу представить мать, готовую отдать свою жизнь за своего ребенка.

Но представить себе мать, желающую отдать жизнь своего ребенка за себя, мне представить трудно.

Если мать не дура, она не доведет до того, чтобы ее дети за нее умирали…

– …А я люблю Россию! – воскликнула дама, и я незатейливо замолчал, просто подумав:

«Россия не виновата в том, что ее любят все подряд.

Россия будет виновата, если ответит на такую любовь взаимностью».

Тут дама наконец-то определилась:

– Похоже, я пришла к вам зря.

– Расскажите, зачем вы пришли к нам? – ответила ей Лариса. – И тогда мы, возможно, сможем помочь и вам и себе.

– Вряд ли, – поставила диагноз то ли своим планам, то ли нам с Ларисой, то ли современному творчеству дама. Но, несмотря на неутешительный вывод, все-таки продолжила.

И мы в конце концов узнали о том, что привело даму к нам:

– Я была секретарем обкома комсомола, и у меня большой опыт воспитания молодежи.

Теперь я хотела бы посоветоваться – может, мне написать книгу, которая могла бы служить воспитанию в наше время молодежи.

Мы с Ларисой переглянулись – кроме всего прочего, дама была еще и косноязычна. А того, что работа в райкоме комсомола, по-моему, служит неопровержимым доказательством незнания способов воспитания кого бы то ни было, я не сказал, потому что решил ответить ей максимально просто:

– Ну и напишите.

– Боюсь… Боюсь соучастия в таком ответственном деле, как мировоззрение.

Мировоззрение – это очень ответственная вещь.

Я успокоил даму:

– Не бойтесь.

Наше мировоззрение выдержало ваше руководство – ваше соучастие тем более выдержит.

– Я вас не понимаю, товарищ, – заявила дама, поднимаясь со стула, и хотя мы с президентом явно вызвали ее разочарование, Лариса еще успела помочь мне:

– Ничего страшного.

Художник имеет право быть непонятым.

– Думаю, что вы неправы, – сказала дама, уже стоя у выходной двери. И я вслед ей вздохнул:

– А разве порядочному человеку обязательно всегда быть правым?..

…Когда дама ушла, не попрощавшись, мы с Ларисой переглянулись, так и не поняв, зачем она приходила, но в наше неведение вмешался звонок и офиса генерального директора:

– Привет! – люди из офисов крупных бизнесменов только иногда – «белые воротнички». А в большинстве случаев – обыкновенные люди.

– Здравствуйте, – ответил я офису.

– Тут такая вещь. К нам заявилась какая-то дура из какого-то дурацкого комитета то ли по любви к России, то ли по патриотизму в массах.

Мы ее к вам послали.

– Спасибо, – вздохнул я.

– Да ладно. Не обижайтесь.

Она ведь не сволочь, а просто дура, – констатировал офис, и я отконстатировался в ответ:

– Когда за дело берутся дураки, сволочи уже не нужны.

– Похоже, вы не патриот? – спросила трубка. Так уж выходило, что сомнения в моем патриотизме сегодня выстраивались в состав из многих вагонов всякого размера и различного предназначения.

Только как патриотизм – так обязательно по одним и тем же рельсам.

– Не знаю, – ответил я, – просто, когда я разговариваю с человеком, называющим себя патриотом, мне всегда хочется спросить: ты любишь Родину или то, что на ней происходит?

– Ладно, не обижайтесь.

– Не обижаемся. Мы с вашей дамой уже познакомились.

А почему вы сами ей не занялись?

– Да у нас столько дел, что Родину любить некогда.

А она хотела пригласить нас поучаствовать в каких-то литературных акциях по патриотизму. Наверное, думает, что в этом успех.

«Избави, Боже, дурака от успеха», – подумал я в ответ телефону.

Но сказал другие слова. Слова, которые показались мне более важными, чем мысль о том, что важнее для Родины: чтобы ее любили или – чтобы на родине занимались делом?

– Мне всегда казалось, что любовь к Родине и общественные акции несовместимы, потому что акция – это явление внешнее, я любовь к Родине – внутреннее.

– В общем, послали ее?

– Да не очень.

– Ну ладно, – рассмеялась трубка. – В конце концов, возможно – она просто дура.

– Не знаю, – вздохнул я. – Возможно, есть люди, которым до «дуры» еще расти и расти.