…Если бы мне знать о том, какие события произойдут в моей жизни и не произойдут в жизни моей страны ближайшие несколько дней, я наверняка пришел бы к выводу о том, что застой в моей собственной ситуации подзатянулся, и времени пришло время закусить удила.

Что оно и сделало.

И совершенно вовремя…

– …Ладно, – вздохнула Лариса, возвращая меня своим звонком в реальность. – Может быть, «классик» скажет нам что-нибудь новое.

– Вряд ли, – зевнул я.

Почему-то при упоминании о некоторых людях зевота появляется у меня сама собой. Независимо от того, хочется мне спать или нет. Возможно, это происходит оттого, что вера в просветление если и существует во мне, то только в зачаточном, полудремотном состоянии.

Вернее, в гипотетическом.

И я не знаю, кто в этом виноват: я сам или человечество.

При этом мне совсем не нужно, чтобы все люди научились нести ответственность за свои слова и поступки.

Хотя было бы совсем не плохо, если бы делать это научился я сам.

– Ну почему? Вдруг все-таки что-нибудь новое он скажет? – Лариса, кажется, была расстроена тем, что наши усилия могут пропасть всуе. И мои слова должны были ее успокоить:

– Он не скажет ничего нового потому, что с тех пор как люди узнали, что плоская Земля не покоится на трех китах, а является шаром, летящим в пустоте, ничего по-настоящему нового сказано не было.

В этом вся проблема новизны.

– Эх, изобрели бы люди что-нибудь такое, совсем новое, чтобы – раз! И все проблемы оказались бы решенными.

– Что-нибудь такое? – переспросил я Ларису. И пожалел, что телефонная трубка не может передать мою улыбку.

Особенно ехидную:

– «Что-нибудь такое», Лариса, от всех проблем уже давно изобретено.

– И что это?

– Цианистый калий.

Разговор стал принимать довольно глупую форму, и я перевел стрелки:

– Впрочем, ладно.

Вечером соберемся на пару и послушаем.

– С кем это ты собрался «на пару» – надеюсь, будет полный зал.

– Ну, вот и соберемся на пару – мы и прогрессивное человечество.

Наш разговор закончился на этой минорной для эпохи ноте, и я понял, что мне пора вставать…

…По телевизору показывали что-то невероятное и бессмысленное одновременно – то ли экономиста академика Глазьева, наконец-то понявшего, чем рыночная экономика отличается от плановой, то ли Дженнифер Лопес в одежде.

Так что за первой чашкой кофе я волей-неволей попробовал вспомнить, что мне известно о нашем сегодняшнем госте.

Оказалось, что, кроме сплетен, я ничего не знаю.

А сплетни – вещь нечестная. С некоторых пор мне это известно.

С тех самых, как меня стали считать настолько старым, что сплетни обо мне самом перестали кого-нибудь интересовать.

Даже в пределах моего подъезда.

Впрочем, иногда мысли приходят в мою голову без спросу и без всякого таможенного досмотра.

Я знаю, что повторять сплетни нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. И то, что все остальное человечество тоже ничего с собой поделать не может, для меня – слабое утешение.

Хотя – есть повод задуматься: можно ли быть нравственным простым усилием воли?

Имел ли я право иметь свое мнение о человеке, который должен был прийти в наш клуб?

Дело здесь вот в чем: во всех областях человеческой деятельности профессионализм безличностен. Бесполезно относиться хорошо или плохо к человеку, создавшему отличный танк, построившему замечательный мост, заключившему важный для страны договор.

Творчество – исключение.

В творчестве автор продолжает самого себя.

Чтобы проехать по мосту, не нужно знать – о чем думал его создатель.

Чтобы понять картину – это необходимо.

Искусство – это очень неличная жизнь.

Конечно, нельзя путать человека с результатами его труда, но особенные профессии все-таки есть.

– Никому не придет в голову оценивать духовные качества человека с учетом того, что этот человек фрезеровщик или комбайнер, – мы разговаривали с моим другом поэтом Иваном Головатовым, и я сказал то, что сказал:

– Но вот мои качества люди оценивают с учетом того, что я – художник. А твои – с учетом того, что ты поэт.

Наверное, такого не бывает ни с какими другими профессиями.

– Бывает, – ответил мне Иван.

– С кем?

– С учителями и врачами…

…«Наш» классик был известен тем, что в каждом новом лидере страны наконец-то находил человека, который, в отличие от предыдущих лидеров, по-настоящему понимал его творчество. И после долгих и мучительных раздумий начинал признаваться в этом на всех перекрестках, до тех пор, пока лидер оставался у власти.

Иногда отдельные злые языки называли классика конформистом. И тот, по бедности языка, отражал подобную клевету словом: «Злопыхатели».

И то сказать, какой там может быть конформизм, когда человеку, наверное, просто нравилось нравиться тем, кто сам себе нравится во власти.

Еще во время «перестройки», когда чуть не каждый начал искать свои дворянские корни, классик не только выяснил, что имеет родство с Рюриковичами, но даже придумал себе родовой герб.

Девиз додумала молва: «Плевал я на общественное мнение, если есть официальное».

И то сказать, возможно, наплевательство – это и есть первый шаг к идеальной жизни.

Думаю, классик наш был искренним.

Хотя бы потому, что во все времена находил способ получить за свои поступки – деньги.

Правда, среди мелочно-ханжеских недоброжелателей классика нашлись такие, что раскопали интервью, данное «рюриковичем» газете «Крымская правда» в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, в котором классик рассказывал о своих генетических связях с Карлом Марксом.

Впрочем, у кого из нас нет недоброжелателей.

Может, у классика, как у многих, были проблемы с памятью. А может, у него, как у еще больших, наоборот, никаких проблем с памятью не было.

Просто память его была ликвидной и свободно конвертируемой.

Как там выходило на самом деле, никто не знал, и разобраться не пытался – классик окружил себя стеной. Не то чтобы – непроницаемой, а какой-то очень скучной.

Видимо, скучность эта происходила от того, что любил старик поморализировать, забывая, что самый простой способ жить аморально – это заставлять всех людей жить по одним и тем же самовыдуманным законам самопридуманной морали.

Да и уверенность в собственной моральности – это не больше чем склеротичность…

…По моим наблюдениям, человек безнравственный отличается от человека нравственного тем, что – совершив безнравственный поступок, первый попереживает и все. А человек нравственный в этом случае непременно подведет под свои дела какую-нибудь статью из Святых писаний.

Потому-то и есть у нас две беды: беда с безнравственностью и беда с нравственностью.

Но главная беда – мы первого от второго отличать никак не научимся…

…С другой стороны – как-то так выходило, что при каждой попытке разобраться в душе классика от него начинало попахивать национализмом.

Как тухлятиной от скунса.

Притом что умудрялся классик осенять себя крестным знамением к месту и не к месту.

И цитату какую-нибудь из Библии вставить.

Правда, выходило это у него пресновато.

Как-то уж больно искренне.

Для старого коммуниста.

Любил себя классик, и в этом не было ничего особенного.