Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но наступило эпохальное время. Наступило время эпохального 27-го съезда, и в это время я оказался в отпуске. И, находясь в отпуске в столь историческое время, я вдруг вспомнил (просто озарение какое-то), что лучше всех на этой земле обетованной живут склочники. Я пошёл и голосом своей мамы подал телеграмму съезду. Я не стал его поздравлять, я просто спросил у форума коммунистов: почему мой сын до сих пор не переведен никуда, в чем его вина, и, если вина есть, то почему на подводных лодках служат только виноватые.

И форум коммунистов ответил маме, что её сын – этот редкий природный экземпляр подводника, этот бутон благоуханный военно-морской, – скоро будет переведен в город-герой Ленинград, где постоянно оседают все герои.

– Начхим! А у вас есть справка о жилье в Ленинграде?

Так теперь в строю с удручающей периодичностью обращался ко мне мой старпом.

И я ему, с той же периодичностью, очень терпеливо и толково объяснял, что я дитя своего времени, что у меня мое только то, что на мне и с собой, и что ни один город Советского Союза, а тем более такая колыбель, как Ленинград, не может похвастаться тем, что я его почетный гражданин.

– А-а… – говорил старпом и отходил.

К тому времени все были уже извещены, что я редкая сволочь, «писатель», и что пишу я во все концы, а особенно обожаю периоды съездов, и что я перевожусь, видимо, и, видимо, навсегда. И я опять строчил на себя характеристики, представления, вставлял в них, как я отношусь к пьянству, к политике партии, как я изучаю последнее текущее наследие, как я провожу их в жизнь; потом я бежал и отправлял все это, потом оно возвращалось и снова уходило, и снова я носился с ним, носился, носился…

– Начхим! – говорил старпом время от времени. – А справку о прописке в Ленинграде ты уже достал?

Прописка – основное деловое качество офицера, его кошмар и надежда, его пробковый пояс, его бревно, его соломинка… есть у тебя прописка – и ты человек; нет? – извини…

В двадцатый раз я не выдержал и прямо в строю диалектически переложил учение Дарвина о происхождении птичьих видов с английского сразу же на монголо-татарский; я переложил его несколько раз, и каждый раз был по-своему интересен, поскольку сопровождал я его рядом оригинальных манипуляций и артикуляций.

Наступила тишина. Строй слушал как завороженный. Затем раздался голос старпома:

– Ну, а орать-то зачем? Что, уже и спросить нельзя?

Потом начался хохот, и хохотали все: и офицеры, и мичманы, и матросы – весь мой экипаж. Ну, и я в том числе. После этого стало легче, и я поверил, что я действительно ухожу…

Приказ был в июле. Выписка из него шла от Москвы до Северодвинска три месяца, что на десять суток длиннее знаменитого путешествия вокруг света во времена Жюль Верна…

– Капитан третьего ранга Михайлов!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

– Внимание, товарищи! Сегодня от нас уходит капитан третьего ранга Михайлов. Наш начальник химической службы. Он прослужил на лодках более десяти лет. У него двенадцать автономок…

«От нас уходит» – как о покойнике. А впрочем, верно, ушел – что умер.

– …А теперь… по традиции… он с нами попрощается…

Я обходил строй, жал руки и улыбался. Меня обнимали, пихали в плечо и говорили: «Держись, Саня…» – и я держался…

А дальше?

А дальше – Ленинград, проспекты-светофоры, и на службу на автобусе, и двенадцать нарядов в год, и «с девяти до пяти», и два выходных в неделю, и по выходным – семья, семья, семья…

76
{"b":"175696","o":1}