Конечно, чувство горечи постоянно кипело в душе зеленых, ощущавших себя пасынками. Этим воспользовалась династическая оппозиция и постаралась еще больше раздуть недовольство. После смерти Анастасия I (430?—518, император 491–518) по порядку престолонаследования императорская диадема должна была перейти к его племянникам, но чужак Юстин (ок. 450–527, император 518–527) увел ее у них из-под носа. Они, конечно, сделали вид, что смирились, но только и ждали случая сбросить узурпаторов с трона и посадить на их место Ипатия, старшего из законных претендентов.
Свары и ропот раздирали часть духовенства. Их недовольство было вызвано решением по поводу церковных догм. Ортодоксальное учение считало Отца и Сына вечными, хотя как можно представить, что отец и сын одного возраста? Другой момент: в Писании говорится о едином Боге, как же их может быть сразу трое? Ариане разрешили этот вопрос таким образом, что Иисус не был настоящим Богом, и он не от вечности, однако достиг такого совершенства, что Отец усыновил его и он стал Богом. А монофизиты считали, что Иисус являет единую сущность богочеловека, а не отдельно божественную и отдельно человеческую сущности.
Так шла борьба, воистину не на жизнь, а на смерть, вокруг таких вопросов, о которых наперед было известно, что они никогда не прояснятся.
Юстиниан, как говорят, по подсказке Феодоры, решил спор в пользу монофизитов. Тем самым арианам была нанесена обида не только в вопросах веры — их церкви позакрывали, имения отобрали в пользу императорской казны.
Однако императорское решение все же не вполне удовлетворило религиозную жажду монофизитов. Они ожидали большего, свои требования изложили по пунктам, только мне на эти догматические подробности жаль тратить слов. Достаточно сказать, что они тоже роптали, и зеленые тоже рассчитывали на них, если уж дело дойдет до драки.
И оно дошло.
Наступил год 532. Уже после первого состязания колесниц по улицам был собран целый воз трупов. Теперь уже и городская полиция посчитала — баста! И пошла по следу участников поножовщины и схватила семерых — на этот раз и синих, и зеленых. Суд всех семерых приговорил к казни. Казни происходили при колоссальном стечении народа, поначалу все шло гладко и тихо, но когда очередь дошла до двух последних, помост неожиданно рухнул, и уже двое болтавшихся на виселице — один зеленый и один синий — рухнули на землю. Толпа вдруг поднялась, прогнала палачей, обоих полумертвых висельников привели в чувство и помчались с ними в ближайшую церковь. Там они были в полной безопасности — церкви обладали правом предоставлять убежище. Полиция могла только приставить к церковным дверям вооруженную охрану, чтобы смертники не сбежали куда подальше.
На следующем состязании в перерыве зрители, синие и зеленые в равной мере, столпились перед императорской ложей и потребовали помиловать этих двоих несчастных. Юстиниан хранил упорное молчание. Тут последовало неожиданное. После финального заезда вместо того, чтобы по обычаю провозглашать здравицу императору, вся публика единодушно разразилась криками: «Да здравствуют синие и зеленые!» И, словно бы меж ними никогда не бывало никаких раздоров, в обнимку повалили к выходам. Видно уж, если словом не пронять, проймем силой! И взвился лозунг, по которому впоследствии было названо все восстание:
Ника! Победа!
Вечером того же дня полицейский дворец был окружен, толпа требовала убрать охрану от дверей церкви. Ответа не последовало. Тогда ворота взломали, полицейских перебили, здание подожгли. Восстание началось.
Как обычно бывает, поставить преграду лавине страстей не удалось. Очередь дошла до прочих непопулярных личностей: ненавистных высших чиновников, банкиров, богатых торговцев. Их дома разрушали и поджигали. Кому было чего бояться, те бежали на азиатский берег.
Юстиниан перепугался не на шутку. Выслал посольство к восставшим. Будет вам помилование, все будет, чего пожелаете. Начальника полиции уберут, ненавистных министров тоже и т. д. В этих мирных предложениях повстанцы почуяли слабость, и тогда грянул призыв: «Долой императора Юстиниана!» И тут сбросила маску поддерживаемая недовольным духовенством династическая партия, которая открыто встала на сторону восставших. Ипатия подняли на щит, под воинственные клики толпы внесли на форум и провозгласили императором.
Восстание обрело широкий размах. Многие сутки Константинополь не видел ночи, полыхавшее над городом пламя пожаров источало море огня. Горели целые улицы, объятые пламенем полыхали общественные здания и купальни. В больницах в огне гибли больные, в музее античной культуры семьдесят пять мраморных и бронзовых статуй сгорело в прах либо оплавилось.
Днем происходили кровавые уличные бои: то солдаты теснили толпу, то толпа загоняла солдат внутрь императорского дворца.
Этот дворец вместе с примыкавшими к нему зданиями являл настоящую крепость со стороны города, а свободная его сторона была обращена к морю. Юстиниан все же не чувствовал себя там в безопасности. Беснующаяся толпа окружила его стены, ее рев император мог слышать собственными ушами. Армии не доверял, все возрастающая мощь восстания действовала на солдат подавляюще. Личная охрана тоже заколебалась, он мог рассчитывать лишь на горстку солдат-варваров — готов и герулов. Но пойти на такой риск ни он, ни его окружение, недавно еще такое могущественное, не смели.
Бледный от страха император и приближенные, еще бледнее него, видели только один выход — бежать. Еще открыт путь к морю, там стояло на якоре несколько быстроходных галер: погрузить на них казну и сокровища императорского дома, забрать сторонников императора и дрожащий в страхе двор, бросить трон и уплыть в безопасное место. Сам Велизарий, полководец, победитель персов, склонялся к тому же: он больше не доверял армии.
Совещание происходило в тронном зале. Когда все главные лица высказали свое мнение, поднялся еще кто-то.
То была женщина. Феодора.
Ее речь была зафиксирована:
«В эти трудные минуты давайте не говорить о том, что не пристало женщине выступать, когда мужчины держат совет. И о том, правильно ли, что женщина предлагает не трусость, но отвагу. Бегство, даже во спасение, отвергаю. Стыд властителю — прятаться по свету беглецом. Я бы никогда не пошла на это; не желаю дожить до того дня, когда меня не будут приветствовать как государыню. Если ты, император, решишь бежать: давай, вперед! Вот твои сокровища, там твои корабли. Только смотри, вместо свободы, не на смерть ли бежишь? Я же остаюсь при старой мудрости: самая лучшая могила властителю — императорский трон».
Отважная речь произвела чрезвычайное впечатление. Лица мужчин загорелись со стыда, но тут же вспыхнули пламенем гневной решимости. О бегстве больше никто не говорил; будь, что будет, остаемся!
Именно в эту минуту пришла весть: бунтовщики собрались в цирке, поздравляют восседающего на троне в императорской ложе Ипатия, требуя смерти Юстиниану.
Моментально родился план: Велизарий со своими готами прорывается через главные ворота цирка, Мунд, его товарищ, со своими герулами с противоположной стороны ударит в тыл толпе.
Публике в цирке было неведомо, что готовится против нее. Толпа была разношерстная: вооруженные повстанцы, любопытствующие без оружия, синие и зеленые, сторонники Ипатия, прочие недовольные. Они, толкаясь, перемещались с места на место, добрая часть из них вообще не знала, в чем тут дело.
Вдруг раздался боевой клич: от главных ворот в боевом строю прорываются готы Велизария во главе с самим так хорошо всем знакомым военачальником. При виде блеснувших по знаку его большого пальца клинков публика в цирке в ужасе попятилась. Первыми очнулись синие — видать, плохую сделку заключили с зелеными; бросив нового союзника, кинулись бежать, этим только увеличивая сумятицу. Людские потоки стали метаться с места на место, стремясь к задним воротам, но там их встретили герулы Мунда.
