202 Херсонида Ты робким тварям изречешь, Сим червям немощным и слабым? Ужели Ты - небесный Отче, Который потрясаешь сферы, Колеблешь словом твердь без меры, Которого единый взор Средь самой чистоты души Провидит черноту сокрыту, И что? - в святом зрит существе Духов шестокрылатых тьму, - Ужель перуны устремишь В пылинки малы, оживленны Твоей любовью бесконечной, На коих Ты среди перунов Осклабленным лицем взираешь? Нет, паче громовым ударом Ты рассекаешь гордый дуб, Чем нежный и смиренный мирт. Ах! горделивый человек! Ты, что одеян в власть пустую, Совсем не знающий того, О чем ты более уверен, Ты, что перед лицем небес, Подобно как уранг-утанг{ Тщетою токмо раздраженный, Мечты пустые представляешь, Что Ангелов приводят в слезы, - Страшись пылающей десницы! Сей глас, ревущий в черной туче, Гремит для стропотных сердец И в них вселяет бледный трепет; Тебе же, о душа невинна, Языком кротким Серафима Род большой обезьяны, совсем похожей на человека.
Песнь шестая 203 Мир, тихий мир средь бури шепчет; Душа! не содрогайся в буре! Содрогнется ли тот, кто чист? Подвигнется ли тот, кто прав? Хотя б ревуща пала твердь В развалины вселенной дымны, - Сей дух неустрашим пребудет. О! - пощади тогда меня, Неизреченный Судия! Се! здесь колена преклоня И с томным содроганьем сердца Лобзаю ризы Твоея Воскраия огнеобразны! Я трепещу звучать на арфе; Но Ты позволь хотя с дрожаньем Взыграть на арфе страшну песнь». Еще черта мелькает сиза! Едва мелькнет - зияет туча И вдруг сжимается опять, Сжимается - зияет паки И протягается, объемлясь Огнепалящим всюду морем. Уже от ската Чатырдага И от других стремнистых гор К соседним скатам стук отдавшись, И многократно отражаясь, Несчетны делает углы В своих быстротекущих звуках. Чу! гул троякий, пятеричный! Он подлинный перуна глас Твердит в твердынях долго, долго. Когда совокупит в едино Все звуки меди в дольнем мире, То все они, совокупленны Против него, - лишь суть жужжанье.
204 Херсонида Еще блестит, еще гремит! Вторый - и третий раз блестит! Вторый - и третий раз гремит! Свет кровы мрака раздирает; Гром долу робкий мир сдавляет... Вдруг твердь трещит - и с тверди вдруг В тьме стрел иль в тьме сребристых дуг Слетел стремглав смертельный блеск; В тьме выстрелов сей резкий треск Рассыпался над головой! Вот гул меж гор завыл двойной! Промчался в долах с стоном вой! Безбожный! изувер! куда? Под каковые темны своды Теперь укрыться татьски чаешь? Ты скрыт, но мрачна мысль твоя Видна и в ночь пред оком неба. Давно ль ты утверждал безумно, Что Бог быть должен Бог любви Для буйственных твоих желаний И быть лишь токмо милосердым; Или - располагать Себя По воле суетной твоей, Чтоб ты в злосердьи был свободен? Как? - должен Он забыть премудрость! Он должен пременить любовь, Всевечную любовь к порядку! И Свой святый закон предать Презренью твоему, кощунству, Глумленьям диким вольнодумства! Он должен скипетр преломить! Весы правдивы сокрушить! Он должен погасить перуны! Иль - уступить тебе их, червь! А для чего? - Чтоб между тем
Песнь шестая 205 Ты мог бесстрашно лобызать Предерзкие свои желанья И необузданные страсти! Чтоб, бывши ты безумным богом, Махал перунами по воле, Блистал - свет солнечный мрачил, И в мире злейши зла творил? Постой, несчастный своенравец! Се освещает молний луч! Зри суетный чертеж ты свой! И коль твоя душа бесстудна, То научись бледнеть заране! Се Судия! - Вострепещи! Где новый Кромвель! - Где Спиноза! Где новый Белъ\ - О, как ты бледен! В тебе трясется кажда кость! Ты ту минуту чтешь счастливой, В котору огненна стрела Шипящей некоей змией Перелетела мимо взора! Смотри еще! К чему бледнеешь От бледной молнии ниспадшей? Или внутри тебя иный Шипит перун - разяща совесть? Се покатилась над челом Горяща колесница мщенья!.. Глаголы грозны Бога сил Сверкают на ее колесах; Чу! звукнула средь туч!., но ах! Но ах! - всегда ль удар ее Прицелен на чело злодея? Коликократ неосторожна Невинность гибла от нея? Несчастный Рихман\ пусть моя Слеза на мшистый гроб твой канет!
206 Херсонида Давно Урания рыдает И ропщет втай на громовержца, Что сей ее питомец нежный В ее очах был поражен. Та ж самая эфирна сила, Которой в царство он вникал С живой отвагой мудреца, Похитила его к себе. Природа, мнится, клав его В младенческую колыбель, Еще в то время усумнилась О слезном бытии его; Лишь усумнилась, - парка хитра Сокрылася в железном пруте1. Но Ломоносов, друг его, Не так несчастлив был тогда, Как тот, в чьем опыте ужасном Судьба свое скрывала жало И токмо шага ожидала; Он самый жребий превозмог; Прешедши философский мир, Достиг святилища природы. Немногие пределы крылись В безмерной области наук От взоров пламенных его. Ах! как он в сердце восхищался При испытании эфира, Когда шипящие лучи, Одеянны в цветы различны, Скакали с треском из металла? «Скор быстрый шаг бегущих ветров, - Так он в то время рассуждал, - Известно, что г. Рихман, профессор Санкт-Петербургской академии, убит громом при испытании электрической силы.
Песнь шестая 207 Еще быстрее ветр эфирный! Он, быв от точки отражен И быстро преносясь по тверди, Летит мгновенно в точку зренья; Вторый - и третий раз блестит! Вторый - и третий раз гремит! Но звук эфирный, ветром данный, Подобно как бы луч звенящий, Слои воздушны потрясая И дале круг свой расширяя, Слабейшим шагом в слух течет. Смотри! - сверкнул эфирный луч! Вторый - и третий раз блестит! Вторый - и третий раз гремит! Смотри! - как сребрян вихрь крутится Змиеобразною чертой! С какой чудесной быстротой Из сжатой в жидку часть стремится! Здесь он в стремлении шумит, Шипит, - трещит - и твердь разит; А глас далек, - приходит - поздо, Уже гроза на крыльях ветра Сюда сокрытый пламень мчит, Который скоро покорит Себе дрожащий здешний воздух; Перун чертится полосами По растяженным черным сводам; Се! сто небесных тяжких млатов Готовы свой удвоить стук!» Так мыслил северный мудрец; Вдруг грянул гром, - а ты, О неисследная судьбина! А ты, достойный плача Рихман, Печальной опыта стал жертвой! Потрясся тут, вострепетал
208 Херсонида Сердоболящий Ломоносов1, Как зрел бездушного тебя. Философ долго был в безмолвии; Потом он тако возопил: «Гром грянул, нет на свете друга! Как пал почтенный мой герой, Герой премудрости, природы? Ужели он повержен тако? Немилосердая судьба! Какая мстительная зависть Тебя сей час вооружила Толь смертоносным острием, Чтоб юный опыт погубить В зародыше еще лишь нежном? Иль ты сочла ужасным долгом Давить Алкида в колыбели? Да, в мудром зришь всегда Алкида; Но возмужалы мудрецы Как на тебя, Мегера, смотрят? С усмешкой, - с безмятежным духом; Страшился ли тебя Франклин, Иль Мушенброк, иль Эйлер славный, Как тайный океан эфира, Разлитый в глубине природы, С отважной грудью измеряли? Нет, - дух их столь же страшен был, Как самый их предмет - эфир. Они открыли вход безвестный В незримый океан эфирный И верный дали нам компас, Чтоб истинных стезей держаться И править тонкой силой сей. Вотще безумец вопиет См. письмо Ломоносова к г. Ш(увалову) о исследовании громовой силы и участи профессора Рихмана.
Песнь шестая 209 Противу мудрых покушений; Вотще слепец сей нарицает Предерзким и безбожным делом Багряну Зевсову десницу Удерживать среди ударов. Но ах! когда надежда наша Еще постраждет в пеленах, То горе! - юна дщерь небес, Урания любезна! - горе!.. Но я уже позабываюсь, Что воздыхаю при тебе, Моя божественная муза! Предвижу, что рассеешь скоро Отчаяние наше мрачно И в пламенеющие духи Влиешь бальзам надежды верной. Доколе дышат мудрых сонмы, Ты будешь в зрелость приводить Расцветши опыты сии И будешь разверзать ядро, Сокрытое в густой коре... Но Рихмана на свете нет! Здесь прах его лежит бездушен; Здесь драгоценные остатки, Где некогда был дух эфирный! В нем поражен мой друг, мой спутник И жрец священныя натуры. Кто паки воззовет дух жизни В его обитель пораженну? Кто мне сопутствовать дерзнет По страшной глубине познаний? Кто мне подаст благую руку Тогда, как буду погрязать Еще не в вымеренной бездне Или скользить по длинной цепи, Которая ведет от червя
210 Херсонида До пламенного Серафима? Его на свете больше нет! О! - пусть сия горяча капля, Последня жертва нежной дружбы, 47^ Его останки оросит И некогда на мрачном гробе Взрастит печальны гиацинты!1 Тогда, - тогда плачевны музы На камне сядут над могилой, Пожмут друг другу нежны персты, Заплакав, скажут: Ах! - как жаль!» Так северный мудрец вещал, Мудрец с состраждущей душой Вздохнул - и опыт продолжал; 480 Высокий дух не ужаснулся Прещения судьбы сокрытой. Ужель такой же рок постигнет И здесь кого в сей мрачный час? Небесны силы! - удержите Сию гремящую десницу! Вдруг дождь шумящий с сильным градом, Стуча по звучным скатам гор, Потопом целым ниспадает Из недр разверстых облаков. 490 Крутятся вихри дождевые Средь бурь, бушующих на небе. Взвиваются от твердых скатов Седые брызги легким дымом. 1 Баснословы говорят, что гиацинт являет на листах своих буквы, начертанные горестию Аполлона. Ибо сей бог нечаянно убил юношу Гиацинта, из грови коего вырос цветочек под сим именем, со изображением в составе жилочек горестного восклицания чрез греческое междуметие, которое значит: увы! увы\
