2. «Ты далеко сейчас, над озером…» Ты далеко сейчас, над озером Женевским, там в горах. Мечтаешь ты, и мысль твоя кипит; И вдохновение — Эвтерпа, лучшая из муз, С улыбкой на устах Песет тебя, послушна и робка, В твое уединенье… Здесь, в Лондоне, туманами и сплином аглицким дыша, Смотрю в окно… От неба серого летит моя душа К Савойе голубой и видит Альп вершины и снега. Прозрачен воздух, тишина, благоуханные луга И на лугах рождественские ели… 3. «Свиданья день придет…» Свиданья день придет. Мы соберемся снова Для споров и бесед у друга дорогого, И вкусим вновь от бархатной густой струи Aloxe-Corton, Pommard или St. George Nuits. Лишь нашей зрелости доступное блаженство, Культуры Галии седое совершенство. 1950 «Надрывается звонок, и трещит, и кричит…» Надрывается звонок, и трещит, и кричит В ледяную тишину, в глухоту, в гранит. Что ж ты ищешь ее, где никто не живет И тебя в доме том с нетерпеньем не ждет. Да, ты встретил ее, ту, что ждал ты всегда. Вот и всё. Дом — теперь пустота. Никогда Не увидишь ее, ту, что рядом была, А теперь в темноту безвозвратно ушла. <1950> Моя фильма (поэма) I Дел и страстей оборванные хлопья, Жиреющая память — скряга, Который год сшивает, копит, Нанизывая кряду Ненужный день на день, Плетет обшарпанный свой приводной ремень Как я молил ее: не мучай, Перечеркни, забудь, Когда всем миром правит случай, Как отвечать мне за судьбу? Душил, глушил в кабацком дыме, Теперь уже — нет сил. Разбудит ночью, приподымет, Чтобы не спал — курил, Не смел былого запорошить, Смыть грязь с колес. Дыша как загнанная лошадь, Весь груз я вез. В ночи глухой не будет милости… И всё, что было да не сбылося, И каждый твой бессильный взлет, Вся жизнь, растасканная понемногу, Кривляясь, станет у порога И перед взором проползет Потрескавшейся фильмом на экране. Из прошлого снопом — лучи. Неровно сердце застучит По пыльным клавишам воспоминаний Чем дальше, тем быстрее такт. Повремени. Вернись, Мой первый детский акт! Но в мир иной — рубеж тотчас — От девичьих скорбящих глаз И материнских рук. Тревогой смертною сведенных. С такою легкостью. Как при пасхальных звонах, Взлететь и ринуться. Не оглянувшись, — вдруг, В единственно достойную игру, В тот грохот и оскал войны, Где жизнь и смерть обнажены, Где длится годы лихорадка. II Теперь кружись мой акт второй, Дави бульдожьей хваткой. Кавалерийскою трубой Пусть режет уши крик былой, Всех дерзких бунтов след кровавый. Мне всё равно, мой акт второй, Не превозмочь твоей отравы. Пусть прыгает растрепанный сценарий И медленно мутнеет голова. Всплывут опять в хмельном угаре Незабываемые острова… Предавшие меня соблазны, Я всё хочу вас, как хотел. И женских ног охват атласный, Больная судорога тел. И пьяных оргий дикие забавы. Ночных пожаров вещий свет. И поступь тяжкая военной славы. Колючий вдохновенный бред. Так хрипы смерти, медь побед, Ревущей музыкой вольются В набат безумнейшей из революций Неутолимая гордыни пасть, Атаки конной вихрь и власть, Галоп под пулеметов кастаньеты. Или солгали все приметы, — Полет Икара — чтоб упасть? Звените, клоунские бубенцы, Свой окоем я пылью сузил И все начала и концы Заплел в нерасторжимый узел. Бескрылый, корчись и терпи. А дни так мелочны и жалки… Схватиться бы теперь в степи С татарской конницей на Калке! Пересеклась моя дорога, Не молиться на старое знамя. Здесь смердящими ложью словами Потихоньку убили Бога. В ночи глухой не вынести борьбы, Для мыслей-глыб не будет звука. Да знаете ли вы, тупые лбы, Что значит, слово «мука»? Когда гримасой рвется рот В натуге сбросить грех заклятый. Голгофой новою его не смыл бы Тот, Единожды распятый! Как кольцами удава стянет горло туго, Что никому сказать нельзя, Ни матери, любовнице, ни другу — Через всю жизнь одна стезя Мне по сердцу — шагами Командора. Он близится. Теперь уж — скоро… III Наверно, будет так: Перебирая такт, Тапер испуганно ударит, Сильней удара кистеня, Прервет все сны. Перевернуться, а со стены В упор вонзившийся в меня Зрачков кошачьих, зловещих отблеск Мигнут. Сощурятся. Уйдут. Ну, подступай же, ненасытный спрут! Бери зашлепанные карты, Вновь перекладывай пасьянс. Лишь поскорей, не отводи удар ты, Давай решительный сеанс. Недолгой чертовой обедней Развесели мой акт последний! Аккомпанируй же, тапер! Ты слышишь: грудь звенит и ноет. На искупительный костер Сошли все чудища с эстампов Гойи. Остановились, посмотрели — И закружились у постели В водоворот шаманской пляски. Визг, вой… Эй, тупорылые людские маски, Я принимаю бой! На перекошенной картине Чадят огни, В одной барахтаемся тине — Я и они. Кольцо — теснее, — вьется жгут. Да неужели я тот шут, Что пляшет среди них вприсядку, А в сердце нож по рукоятку? Раздается, мелочь, Ходи с туза! Кто взглянет смело Мне в глаза? Не размыкается кольцо, Хихикают, плюют в лицо. Плевками солнце тушат. О, не пронзит любви стрела Вот эти дряблые тела И испитые души! Невмоготу мне, душно как в гробу. Когда б закинуть мог судьбу На дальнюю звезду, пылающую Весту, Нежнее эльфовых огней С земли светил бы взор моей Слюною похоти замусленной невесты. Но фильма крутится. Глумится вереница Разрозненных нелепых сцен, Видений прежних легкие страницы Не оживут под тысячью измен. Теперь хотеть осталось мало: С холодной твердостью рукой усталой Все замыслы свои связать и сжечь, Как связку писем милых — в печь! Спокойно поклониться праху И встретить доблестно конец: Как на престол принять венец, Взойти на героическую плаху. Взрасти хоть злобу, бледная юдоль, Бездарный режиссер искомкать хочет роль! Иль будет так: усталость Пригнет к заржавленным щитам, Чтоб даже эхо не раздалось, Веселой платы по счетам. Я знаю, жадно ждете, вороны, Когда расхлябанный, покорный Начну дрожать, зубами лязгать, Кляня те гордые лета, Чтоб заглушить в трясине вязкой Хруст перебитого хребта И на осклизлом мокром ветре Задуть навек мою свечу… |
