И весел был и шумен пир,

И напилися боги,

И позабыли про свои

Небесные чертоги.

Весной всего милей мне жаворонок звонкий.

И пение ею отрадно слышать мне

В полях еще лежит снег пеленою тонкой,

А он уже поет песнь громкую весне.

Доволен долею он скромного поэта;

Кружася к вышине, он счастлив без конца.

Творит он песнь свою средь воздуха и света.

Но людям не видать весеннею певца.

Ею не уловить внимательному взгляду.—

Доступен он вверху лишь солнечным лучам:

В блаженстве творчества находит он награду

За песни, за любовь к весне и к небесам.

Над полем, в воздухе, для глаз недостижимый.

Он реет, потонув в роскошном блеске дня.—

И льется песнь его и носится незримо.

От утренней зари до вечера звеня.

И прямо и легко, как чистое паренье

Молитвы искренней, возносится она…

Вот отчего люблю я жаворонка пенье:

Я чувствую, что им душа просветлена.

Утро. Блещет роса, и сквозь лес от зари

Яркий свет на поля разливается.

За рекой, на лугу, по росе косари

Идут, косят траву, наклоняются.

«Эй, ты, что ж отстаешь, соловей записной,

Точно двигаешь бабу тяжелую?

Размахнись посмелей да пошире косой

И ударь-ка, друг, песню веселую!..»

И плечистый косарь вдруг кудрями тряхнул,

Поднялася ею грудь высокая,—

Он кудрями тряхнул и легко затянул:

«Ах ты, степь ли моя, степь широкая!

Поросла-убралась ты травой-ковылем,

Да песками ты, степь, позасыпалась;

На тебе ль от беды, на просторе степном.

Не одна голова вихрем мыкалась.

И горела трава, дым до неба стоял,—

Вырастали могилы бескрестные:

По ним вихорь ходил, гром над ними стучал

Да кружились орлы поднебесные!..»

Подхватила артель, дружно песня звенит

И по чистому полю разносится;

Упадая, трава под косами шумит,—

Как-то легче она с песней косится.

Ворота у рубах все расстегнуты, — грудь

Дышит легче, свободнее голая;

Дружно косы блестят, дружно ноги идут,

И спорится работа тяжелая.

Полдень. Солнышко в небе высоко стоит,

От жары нет терпенья и моченьки:

Плечи, голову, руки и жгет и палит,

И невольно слипаются оченьки.

Всех стомила жара, всех замаяла лень,

И, под гнетом тяжелой дремотушки,

Люд рабочий от солнышка прячется в тень,

Отдохнуть от жары, от работушки.

Лошадь щиплет траву и лениво жует.

Тупо смотрят глаза полусжатые;

Точно плетью, хвостом мух стегнет да стегнет,—

Не дают ей покоя, проклятые.

Спят в тени косари, лишь лохматый барбос,

Весь объятый какою-то негою,

Глаз при щуря, глядит на пушистый свой хвост…

Вот и он задремал под телегою.

Только мухи жужжат да в траве треско;

Кто-то свищет там в ней, надрывается;

Чуть заметно трава ветерком полудня

Кое-где под кустом наклоняется.

Точно в раме река тростником поросла,

Спит, дремотой полдня очарована;

Из травы пустельга лишь взмахнет, как

И повиснет вверху, как прикована.

Солнце за лес зашло, потянул холодок.

Всколыхнул на реке влагой чистою,

И в лицо косарей вдруг пахнул ветерок

Из-за леса прохладой душистою.

Потянулся один, потянулся другой,—

Вот и все, — и рукой загорелою

Протирают глаза и речною водой

Освежают лицо запотелое.

Взяли косы, бруском наточили, идут…

Берегися, трава ты зеленая!

Ох, недолго тебе красоваться уж тут,—

Упадешь ты, косой подкошенная!

И с родимых полей тебя люди сгребут,

Иссушенную травушку бледную.

Как невесту, в чужую семью увезут

На житье горемычное, бедную!

Заря занимается, солнце садится.

Сияют деревья в огне золотом;

Тень от лесу движется, шире ложится.

Ложится на землю узорным ковром.

Домой косари потянулись с косами,

Их грустные песни звенят средь полей,—

И в воздухе пахнет травой и цветами.

Спускается вечер с прохладой своей.

День вечереет, облака

Лениво тянутся грядою.

И ночи тьма издалека

Идет неслышною стопою.

Идет и стелет по полям

Ночные тени осторожно,

И слышит ухо тут и там,

Как тонет в тьме звук дня тревожный