Два дня Садко играл и играет еще,
На щеках разгорелся румянец…
Кто-то Садку рукой тихо дерг за плечо…
Глядь — стоит перед ним седой старец.
«Перестань на звончатых ты гуслях играть,—
Говорит ему старец сурово,—
Нечестно православной душе потешать,
Непригоже — царя водяного.
— Не моя, старче, власть на морской глубине,—
Я в воде здесь слуга подневольный
И, играя, грущу по родной стороне,
Человек Новагорода вольный.
Не охотой попал на морское я дно,
С водяным мне не радость возиться,
Я и сам перестал бы играть уж давно,
Да ведь как от игры мне отбиться?
«А ты вырви колки из гуслей золотых,
Зашвырни ты их в море далече,
Возьми струны порви и скажи: нет других,
На чем стану играть, человече?
Будет царь водяной тебя в море женить,
Будет дочек давать тебе в жены —
Не бери, а то в море останешься жить,
Не увидишь свет вольный, крещеный.
Не прельщайся ты, Садко, морской красотой,
Хороши царя дочки на славу;
У царя водяною возьми ты женой
Некрасивую девку Чернаву.
И когда после свадьбы отравишься спать
Со своей молодою женою,
Ты не смей ее, Садко, ласкать, обнимать.
Не целуй — захлебнешься волною.
А когда спать ты ляжешь в палатах царя,
От жены молодой отвернешься,—
А как только поутру займется заря,
В Новегороде вольном проснешься».
Старец стал невидим, Садко струны рванул —
На гуслях точно струн не бывало,
И замолк под водою рокочущий гул,
И в палатах царя тихо стало.
Перестал царь морской и скакать и плясать,
Говорит так он Садке с грозою:
«Что ж ты, Садко, умолк, или нас потешать
Не желаешь ты больше игрою?»
— Я бы тешить непрочь, да ведь как же мне быть,—
На губах наиграешь немного…
Царь, порвались все струны, других захватить
Не пришло мне в умишко убогой.
«Делать нечего, вижу, вина не твоя,
А хотелось еще поплясать бы, —
Уж утешил бы всех своей пляскою и,
А особенно в день твоей свадьбы.
За игру твою, Садко, хочу наградить.
За большую услугу такую:
Я хочу тебя, Садко, на дочке женить.
Из царевен облюбишь какую».
Нет уж, батюшка царь, не изволь награждать,—
Награждение твое — мне кручина,
Мне царевна морская женой не под стать.—
Я простой новгородский людина.
Для простого людина мне честь, велика —
Взять женою царевну морскую,
Подопью иногда, раззудится рука —
Ни за что твою дочку отдую.
За царевною нужен великий уход,
Обувать, одевать — нужны слуги,
А для этого скуден мой будет доход,—
Не возьму твою дочку в супруги.
Царь, мне надо жену вот такую бы взять.
Чтобы с ног сапоги мне снимала;
Как побью иногда, чтобы стала молчать,
Говорить предо мной не дерзала.
Чтобы делала то, что ей делать велю,
Моему не перечила б нраву;
Дай ты в жены мне лучше прислугу твою,
Некрасивую девку Чернаву.
И женил его царь на Чернаве рябой.
На нечесаной девке косматой;
Сорок бочек казны за Чернавой-женой
Дал в приданое царь тороватый.
После свадьбы лег Садко в палатах царя,
От жены молодой отвернулся,
И как только поутру зажглася заря.
В Новегороде вольном проснулся.
И над Волховом, быстрой рекою, стоит,
Недалеко от дома родного,
И пред ним сорок бочек с казною лежит,
Награжденье царя водяного.
Вот и Садки суда принеслись но волнам
Удивленье дружине — загадка.
Что за чудо такое? — не верят глазам —
Как ни в чем не бывал, стоит Садко
Задумчив и скучен гуляет Канут
По берегу моря со свитой;
Тяжелые мысли Канута гнетут,
Виденья прошедшего грозно встают
В душе его, скорбью убитой.
Он властью других превзошел королей.
Далеко гремит его слава.
И много обширных земель и морей
Имеет Канут под рукою своей,—
Но многое добыл неправо.
Он грозный властитель и храбрый боец.
Его не пугает измена,
Незыблем его королевский венец;
Но многою кровью свой меч кладенец
Омыл он, суровый сын Свена.
Тоска его сердце немолчно грызет;
Могучий, он царствовал славно,
Но властью своей угнетал он народ,
Но кровь неповинных к тому вопиет,
Кого он узнал лишь недавно.
Навек он отрекся от веры отцов,
Язычника грозный наследник,
И нет в нем жестокости прежней следов;
Но тщетно завет благодатный Христов
Ему возвестил проповедник!
Когда он крестился во имя отца,
И сына, и духа святого —
Свершилося втайне прозренье слепца:
Его озарило судьи и творца
Святое великое слово.
Гладь синего моря тиха и светла,
Вечерней зарею алеет;
Но смутен властитель, в душе его мгла,
Ему королевская власть не мила,
Былое над ним тяготеет.
Придворные видят, что надо развлечь
Упорную скуку владыки
И бремя печали с Канута совлечь;
И вот начинают хвалебную речь:
«Что грустен, король наш великий?
Что значит твой скучный и сумрачный вид?
Ты счастлив, король величавый!
Все царства земные возьмешь ты на щит!
Весь мир золотыми лучами покрыт
Тебя озаряюшей славы!
И в мирное время, и в грозной борьбе
Величье твое неизменно,
Ты стал повелителем самой судьбе,
Весь Север под властью твоею. Тебе
Нет равного в целой вселенной!»
Но к льстивым речам равнодушен Канут,
Утехи он в них не находит,
К ногам его синие волны бегут
И пеной морскою его обдают,
Все ближе к волнам он подходит.
«Глядите, глядите! — льстецы говорят,
Как волны морские покорно
Ложатся к ногам повелителя в ряд,
Глядите! и волны с Канута хотят
Смыть тень его грусти упорной!
Дивимся мы власти его и уму,
Кто в мире так силен и славен?
Он в жизни своей покорялся кому?
Но даже стихии покорны ему…
Он бог, он создателю равен!»
Тогда обратился властитель к льстецам
И молвил им грустно и строго:
— Не богу ль я равен, по нашим словам
Возможно ль утихнуть шумящим волнам
По воле могущего бога?
В смущении свита стоит перед ним,
Придворные шепчут тревожно:
«Ответить нам должно, ответом своим,
Быть может, мы грусть короля усладим»,
И все восклицают: «Возможно!
И волны воздать тебе славу и честь
Со страхом должны не притворным!»
Противна Кануту бесстыдная лесть!
И царское кресло на берег принесть
Велит он смущенным придворным.
На месте, куда достигает прилив,
Он кресло велит им поставить.
Поставлено кресло. Он сел, молчалив,
Льстецам он докажет, их лесть посрамив,
Что с небом опасно лукавить.
И вот, обратившись к шумящим волнам
Канут говорит им — Я знаю,
Что вы покоряетесь божьим словам,
Смиритесь! Я двигаться далее вам
На берег морской запрещаю!
Сидит неподвижно могучий Канут,
Придворные жмутся в тревоге;
А волны морские растут и растут,
Одна за другою на берег ползут
И лижут Канутовы ноги.
Холодные брызги в придворных летят,
Одежда их пеной покрыта,
Шумящие волны им смертью грозят…
И прочь от Канута со страхом назад
Бежит посрамленная свита!
Их гонит суровый ревущий прибой,
Опасность льстецов испугала,
Канут поднялся, упираясь полой,
И кресло его набежавшей волной
В открытое море умчало.
Все громче ревет и бушует вода,
И мечутся волны сердито.
Нельзя уже с ними бороться! Тогда
Король отступил — и подходит туда,
Где в страхе столпилася свита.
— Теперь вы скажите, — Канут говорит,—
Мне, верные слуги, велик ли
Король ваш божественный?.. Свита молчит;
Терзает льстецов опозоренных стыд,—
Они головами поникли.
Страх близкой опалы уста заковал
Им, гневом владыки убитым.
— Язык ваш лукавый меня приравнял
К тому, кто мне силу и власть даровал,
Сурово король говорит им.
Над нами святая небес благодать,
Дано нам создателем много;
Но знайте: движеньем стихий управлять
И море в границах его удержать —
Во власти единого бога.
