Мы — зверьё… Нас сгоняет голод, он сильнее обид и стали. Мы живём по законам стаи, вожакам подставляя горло. Называемся волчьей голью, щерим пасть на щенков и самок, потому что сегодня сами вожакам подставляли горло… И впиваясь в траву когтями, плавим землю звериной злобой, потому что под костью лобной что-то помнит, щемит и тянет… Помним: голод не любит гордых, но мороженый кус пластая, к Гончим Псам задираем морды и хрипим: «До тепла нам стая…» Полдыханья от гнева до хлева, полдыханья от храма до срама… Как его называла мама — Владик или Сёва?.. Всеволод сын Эмиля… Макинтош изобрёл резину, а присяжные говорят — невинен, неподсуден, поскольку не знал, что кто-то изобретёт шланг или резиновую дубину… Как не знали и те, что били Всеволода сына Эмиля… Почему?! ПО ЧЕМУ? По старческим рёбрам, по ногам желто–красно–синим (как всегда, чтоб спасти Россию!)… Полдыханья от слова до рёва… Непосильно… На-крови-ли взошли посевы — крест решеток: не рампа — рама… Как его называла мама — Владик или Сёва?.. Всеволод сын Эмиля… Опускайте занавес. Всё. Убили. Ушедших за столбик, Уставших от сказок Востока, От калейдоскопа Империй и каганатов, Словесных потопов, Сивушного дикого стока Не решусь осудить Окончательно и бесповоротно, Как расстриг — протопопов Не Никону было судить — Аввакумову ветвь Бессеребренных и беспокойных… На парижских кладбищах Весной зацветают левкои, На российских кладбищах Их некуда посадить… Ни с того, ни с сего острым рёбрышком режется мир там, где темень и пыль, где паук мастерит паутину — из медвежьих углов да из чёрных прокуренных дыр пробивается Слово, и Вечность зовёт на крестины… Освети мне углы — в них всегда интересней, чем в центре, где бушует борьба за пристойность, за «как у людей»… …В самом дальнем углу деревенской запущенной церкви можно тихо заплакать, а больше не стоит нигде… Кому звезда, кому гранитный клин, кресты, плита ли, холмики в ограде, а этим — безымянным — дёрн один… «Блаженны правды изгнанные ради»… А на Руси не били дураков, не били скоморохов и убогих, но извели коней и нет подков на счастье… и умножилися боги… И ты, поэт, блаженства не проси: постись, терпи, неси без зла вериги… Как много книг хороших на Руси, но никого не учат эти книги. Это — лук золотой, репчатый, Это — гусь молодой лапчатый, Это — квас, а хотелось крепче бы: Не умею играть кравчего. По стаканам плеснув беленькой, Говорю невпопад важному: — Отдыхай от забот, бедненький, Видишь, дело у нас — бражное! Колея ли моя — келия ль! Из степи ли ветра, с моря ли — Знать, елеем не стать зелию, Ни о чём, господин, спорили. Хруст капустный — не стон вечевый, Жуй, хлебай, да слезись веками: Для себя мне просить нечего… За Россию просить — некого… Гулянье, грёзы, грохот, грязь. Диск лунный. Лужи. Дискотека. Сип ветра. Вечер. Векосвязь. Фонарь. Аптека. Из мутной сыворотки лет отцедится грядущим веком полсотни слов, десяток мет — Фонарь. Аптека. «Двенадцать», вышедших в метель, бредут искать иную Мекку, а в этой — те же. Ночь. Постель. Фонарь. Аптека. Ах, как легко в то утро пелось! Смеялись мраморы живые, И ветер трогал легкий пеплос, Как мальчик девочку впервые, И корабли спешили в Делос, На Кипр, в Афины или Спарту… И так легко в то утро пелось, Как будто брошена на карту Не вся судьба, а так — предсудьбье Богини гордой и греховной… Вершили суд земные судьи, А ей был ведом суд верховный!.. Ах, как ей пелось, слава Фебу! Когда в словах не чуя муки, Корабль летел туда, где к небу Волна протягивала руки… |
