Как будто бы все разошлись по местам: припомнили Бога, почтили святых, разбили копилку, пока не пуста, ударили красную гидру поддых. Нашли мудрецов для принятия мер, отважно решили: «Даёшь перелом!» и старых пиявистых подлых химер легко распугали двуглавым орлом… А всё не легчает… ГОД АКТИВНОГО СОЛНЦА
Триптих 1. Есть последнее средство: отречься, уйти, догореть где-то в средней России на средне тошнотном участке производственной жизни… Осталось дыханья на треть в измочаленных лёгких. Слова барабанят по каске — Это череп! — Да, ну! Это каска из лобной кости, теменная броня покрывает тяжелую темень западающих клавиш — любителю можно простить, но игра мастеров беспощадна. В заезженной теме есть аккорды тибетского свойства и снайперской лжи: там, где был родничок, ослабляются костные связи. Попаданье чревато истерикой: — Буду служить! Буду пить молоко и молиться бухгалтерской вязи!.. Буду пялиться в телек на вечный парламентский бой, сознавая свою непричастность, кричать, что причастна!.. При зашторенных окнах сумею остаться собой, только это уже никому неопасная частность. 2. Перспектива — на плоском листе обозначен объём. О, какие просторы! Какие безмерные дали! Есть последнее средство: податься к врачу на приём, пусть опишет объём индивида по плоской медали, или выпишет что-то из тех незатейливых средств, что ещё завалялись в бездонных аптечных пустотах, пусть проверит на совесть, а хочет — на звук и на срез, и поставит диагноз вторичный, как запах блевоты… 3. Есть последнее средство: сжевать рецептурный листок и запить из-под крана вонючей светящейся жижей, на крыше «хрущёбы» истошно орать в водосток, изумляя окрестных котов — полосатых и рыжих… И знакомый исход предвкушая в звончайшем свистке, слыша топот сапог обожателей «Слова и Дела», сделать шаг через край, осознав, что на этом витке Год Активного Солнца стремительно мчится к пределу. Даже во сне — не сплю… Хаос! Баюкай плоть! Мёртвому кораблю сколь же болтаться? Хоть грудками, Арарат, где-нибудь покажись! Голубь полёту рад, голубю в небе — жизнь краткая. Сколько сил в тельце его, Господь? Пара некрепких крыл, крови пипетка?.. Хоть шепотом дай понять, где, за какой волной будет земная пядь Ною под ногу… Ной — ноющая струна, пепел — послед огня… Где ты, моя страна — беженка от меня?.. Год за два: недосып, перекуры, треск машинки, и лето — не в лето… У соседа — фазенда и куры. У меня — кофеек с сигаретой Год — другой, и получится книжка, встанут строки литые — без щёлки. Сам собой подрастает сынишка, скоро сможет по маковке щёлкать… Перед ним оправдаюсь, не мучась: «Это я для тебя написала!» …У поэта суфлёрская участь — между Вечною сценой и Малой… А когда-нибудь это случится: остынет рука над усталым листом, на которым ни буквы, ни точки, и уйдут навсегда маятливые заморочки, и копеечный «преф» обратится в рублевого «дурака»… А когда-нибудь это случится: я стану собой, ужаснусь, как в холерном бараке, увидев двойницу!.. …Мой рублевый «дурак», отстрелявшись, посмотрит в бойницу — воплощением скорби с прикушенной нижней губой… Твой образ сохраняется, как термин, как платье из парчи, но не по моде, как генофонд, как эллинские термы, как средство от возможного бесплодья, как светотень в отсутствии предмета — не долевая нить, не даль, не дольник, скорей, примета. Примета. Примечание. Пример. Острастка заподозренным в крамоле. Последний шанс. Поимка ветра в поле венком из вер… Изверившись, иззябнув, изменив не всё, но всем — себе, всему содомству, я отыщу тебя, и не спросив, возобновлю знакомство. |
