Теперь никто не мог помешать Элеоноре осуществить ее намерение, Завидчая, которой снова не удалось завладеть кольцом в открытом бою, решила применить второй план Агафьи — усыпить бдительность Недобежкина, околдовать его и все же выманить перстень.

Для этого ока и заказала авиабилеты в экзотическую страну древнейшей восточной цивилизации.

— Аркадий, какой закат! — шептала она, вечером стоя с ним по щиколотку в прибое под розово-пурпурными облаками. Аспирант держал округлое плечо победительницы льва, ею щеки касались шелковистые волосы, заставляя трепетать сердце.

«Разве можно это вынести! — думал он, глядя на перламутровые облака, гаснущие в миллионах оттенков, на медленные водны, лениво подбегающие к их ногам. — Моя жизнь похожа на безумный сон. Ведь не прешло еще и двух месяцев, как появился этот старичок, а уже словно пронеслась тысяча лет: тюрьма Олимпийские игры, Лос-Анджелес, отель в Коломбо. Какое у нее плечо! Разве может быть такое плечо у простой женщины? Мне кажется, я держу за плечи не ее, а вот эти облака купающиеся в бирюзовых отблесках Индийского океана Мы с Элеонорой погружаем в его водны наши ноги. Какие у нее ноги! — Аркадий опустил глаза, разглядывая обнаженные розовато-коричневые коленки своей феи. — Ее ноги — словно два точеных столпа, подпирающих небо. Какой скульптор нашел такие формы и какой художник дает оттенки ее телу? А голос, какой голос. Я купаюсь в океане блаженства рядом с ней». — распускал розовые сопли своих восторгов аспирант.

Элеонора, обвив рукой талию своего возлюбленного, казалось, слилась с ним, глазами далеко-далеко унося его в пространство.

— Любимый мой, как я хочу, чтобы ты запомнил эти наши вечера! Одной меня мало, чтобы ты был счастлив, — прошептала она, боясь разрушить таинственную тишину, установившуюся на побережье. — Как хорошо, что есть закат, море, полоска белой пени в прибое. Как хорошо, что мы юны и счастье улыбается нам. Аркадий, Аркадий!

Ка глазах ее навернулись слезы, и Недобежкин не удержался, чтобы губами не промокнуть их.

— Я всю жизнь могу простоять с. тобой в этом прибое, — бормотала олимпийская чемпионка, — только бы небо не гасло так быстро. Здесь так близко экватор и так великолепен закат! — волшебница словно считывала мысли своего победителя. — Уже блестят сквозь просветы в облаках звезды, сейчас ветерок развеет дымку, и луна озарит наш путь.

Юная женщина навлекла Аркадия из воды, и они пошли но песчаной дорожке, Элеонора подхватила туфли и свое платье.

— Прощай, океан до завтра! — улыбнулась она не то плещущемуся у ее ног усмиренному чудовищу, не то Аркадию.

Обнявшись, они пошли между пальмами к гостинице, где играл оркестр. В этот год никакого рока не раздавалось в гостиницах близ Коломбо, только томные танго, вальсы и музыка народных инструментов. На патио, близ аквариума уже танцевали пары.

— Нам все улыбаются, как своих! близким знакомым! — замечал победитель носорога любопытно-восхищенные взгляды отдыхающих. — Здесь так мило. Удивительная доброжелательность, не то, что у нас, в Москва.

— Аркадий, я назначаю тебе встречу в ресторане через час, — полупрошептала, полупромолила его спутница.

— Почему так долго! Я умру, ожидая тебя, — отозвался аспирант.

Она, не отвечая, только прижала его руку к своей упругой груди, которую Аркадий мысленно сравнил с носом корабля в тот момент, когда он взлетает над волнами.

«Но они никогда не опустятся!» — подумал он, удерживая ее руку.

А в другом конце пальмовой рощи аристократ-бомж под руку вел Агафью Ермолаевну по дорожке, окаймленной магнолиями и гиацинтами, В сердце Шелковникова, кажется, рядом с кино поселилась еще одна страсть, и эта страсть была сильнее, чем та симпатия, которую он испытывал к Катарине Миланези.

За две или три минуты до прихода Элеоноры ресторан, стоящий на стальных сваях в лагуне, озарился теплой волной желтоватых микроскопических блесточек. По воздуху разлилось дуновение сначала розового сада, потом аромат глициний и эвкалиптов. Тревога в сердце аспиранта сменилась радостью — она рядом, ее ноги ступают по дорожке, сейчас она вступит на деревянный настил, проложенный над морем вдоль лагуны, и найдет мимо фонариков, играющих желтыми, зелеными и красными отблесками в легкой ряби морской воды.

Чемпион-аспирант вышел из-за столика и, оперевшись на перила, стад ждать. Предчувствие не обмануло его. По лестнице между двух скал, увитых гирляндами зелени, где несколько фонарей создавали причудливую атмосферу таинственности, плыла, словно многомачтовый фрегат по волнам, женщина, одетая в розовый с голубым шелк. Даже издали было видно, как искрятся бриллиантовые подвески в ее ушах и играют гранями камки ожерелья.

Еще несколько пар непроизвольно встали из-за своих столиков на веранде и, затаив дыхание, стали смотреть вдаль, будто зрители цирка, наблюдающие особо опасный сложный проход канатоходца над бездной. Даже оркестр стал играть тише, но еще более знойно.

Женщина в розово-голубом ступила на настил, и орхестр почти замер, стали слышны шаги, и Недобежкин едва не лишился чувств от избытка нежности к этой женщине, которую еще несколько дней назад на Олимпиаде он, что было сил, бил ногами и слышал, как трещали ее кости, как его удары выбивали стоны из ее груди. Все было забыто.

Не было никакой Маски Смерти, коварных обманов и ловушек. была только любовь. Было только ожидание того огромного, уже однажды испытанного им в Архангельском наслаждение. С тех пор Элеонора стада неизмеримо прекраснее, а он в его раз более жаждущим ее ласки.

Примерно, пойдя до середины, она заметила Аркадия и стала улыбаться ему, время от времени бросая себе взгляд под ноги. Могло показаться, что это луна сошла с небосвода Но кет, солнечное золото волос и теплота улыбки, огонь юной страсти, который так открыто струился сквозь складки ее облегающего (статья, заражая все вокруг упоительней радиацией, требовали даже ночью сравнивать Завидчую с солнцем.

— Милый, ты для меня как свеча для бабочки! — прошептала обманщица, не замечая никого вокруг, целуя своего победителя в щеку.

И всем стало мучительно ясно, что эта юная красавица никого никогда не сможет полюбить и только этого молодого человека будет любить вечно. И грустно, и в то же время бесконечно сладко, что он не достоин ее красоты, как не достоин самый лучший из смертных самой последней из небожительниц.

— Ты шла по мостику, словно спускалась ко мне с небес! Я никогда не забуду этой ночи! — воскликнул Аркадий- прижимая ее руку к груди.

— Дорогой, мне приятно, что я могу тебя хоть немножко радовать, — отозвалась чемпионка Тюремных игр, садясь за столик под двумя маленькими пальмами в кадках. За ее спиной настил обрывался без всякого ограждения, чтобы лучше было видно несколько плавучих фонариков с язычками живого пламени на морской зыби.

— Официанты, кажется, не понимают моего английского! — извинился Аркадий. — Я заказал ужин из морской пищи.

— Эго неважно, милый. Когда я с тобой, то не чувствую, что мне подают. Я могу воспринимать только тебя. Мне кажется, даже саксофон говорит твоим голосом, — вливала Элеонора яд своей нежности в душу влюбленного аспиранта Международной преступнице безумно нравилось играть в любовь.

Официанты в разноцветных саронгах торжественно внесли блюда с дарами моря, а метрдотель, одетый в цейлонское подобие смокинга поднял на подносе серебряное ведерко с бутылкой настоящего французского шампанского, за ящиком которого специально ездил утром в Коломбо. Шампанское было налито в два бокала, и Аркадий попросил:

— Элла я пью за весь мир и за каждый его атом, за Создателя, подарившего мне счастье быть рядом с тобой, держать тебя за руку! Будь здорова, живи вечно, Эллочка!

Элеонора соединила бокалы, и, как когда-то в новогоднюю ночь, когда еще были живы родители Недобежкина и он был по-детски счастлив, прозвучали, но на этот раз, конечно, не Кремлевские, а совсем другие, может быть, таинственные, шри-ланкийские, часы, начиная отмерять им счастье любви.