«Люди не замечают, когда кончается детство…» Люди не замечают, когда кончается детство, Им грустно, когда кончается юность, Тоскливо, когда наступает старость, И жутко, когда ожидают смерть. Мне было жутко, когда кончилось детство, Мне тоскливо, что кончается юность, Неужели я грустью встречу старость И не замечу смерть? 1937 ПОСЛЕДНЕЕ Не надо. Уходи. Не больно. А сердце… сердце — ерунда. И не такой. Простой и вольной, Большой запомню навсегда. И не тебя, совсем не эту Любил. И верил и сказал Совсем не этой. Где на свете Та, для которой я писал? И пусть другой, на «Гере» якорь Подняв, опустит в глубину. Во сне приснишься — буду плакать, Проснусь — опомнюсь, улыбнусь. А если вновь потянет дымом И трубы грозы пропоют, Прочту стихи. Прощусь с любимой. Пойду в Испанию мою. И если пулей годы срежет, Мне будет умирать смелей За хлеб, за счастье и за нежность, За нежность девушки моей. 1937 «Шопен поднимется…» Годами когда-нибудь в зале концертной Мне Брамса сыграют — тоской изойду… Б. Пастернак Шопен поднимется. В бокале тают тоска и лед. И грянул полонез. За полем — лес. Снега. Снега. Светает. Косая тень проходит по луне. И в тишину, чтоб разметать и скрыться (о соловей, о словек, нахтигаль!), ворвется полонез, чтобы вином искриться, чтоб знать и постигать, томить и настигать. Чтоб горечью полынной и томящей ворваться в настоящее, и вот стихи, как сердце — в запыленный ящик, и полночь древняя, и в синих звездах лед. Когда-нибудь, когда года снегами меж нами лягут, в присмиревший зал ворвется полонез. И вдруг взмахнет крылами над нами та старинная гроза. Я вспомню все. Я вспомню юность в славе. Большую юность, что ушла в века. Я вспомню все, когда коснется клавиш твоя на миг застывшая рука. 1937 ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ «ЩОРС» Я открываю окна в полночь. И, полнясь древней синевой И четкостью граненой полнясь, Ночь проплывает предо мной. Она плывет к своим причалам, Тиха, как спрятанный заряд, Туда, где флаги раскачала Неповторимая заря. Я слушаю далекий грохот, Подпочвенный, неясный гуд, Там подымается эпоха, И я патроны берегу. Я крепко берегу их к бою. Так дай мне мужество в боях. Ведь если бой, то я с тобою, Эпоха громная моя. Я дни, отплавленные в строки, Твоим началам отдаю, Когда ты шла, ломая сроки, С винтовкою на белый юг. Я снова отдаю их прозе, Как потрясающие те — В несокрушающих морозах И в сокрушающей мечте. Как те, что по дороге ржавой, В крови, во вшах, в тоске утрат, Вели к оскаленной Варшаве Полки, одетые в ветра. Прости ж мне фрондерства замашку, И все, что спутал я, прости! Ведь все равно дороги наши Пустым словам не развести. Так пусть же в горечь и в награду Потомки скажут про меня: «Он жил. Он думал. Часто падал. Но веку он не изменял». 23 октября 1937 СОСТАВ
Он нарастал неясным гудом, Почти догадкой. И томил Тревожным ожиданьем чуда И скорой гибели светил. Он рос. И в ярости и в грохоте Врезалася в версту верста, Когда гудка протяжным ногтем Он перестук перелистал. И на мгновенье тишиною, Как зной, сквозною пронизав Простор, он силою иною Ударил в уши и глаза И грянул. Громом и лавиной Он рушил сердце, как дубы Гроза, грозя в глаза, что дина — Митом! Рванет. И время на дыбы. В поля, в расхристанную осень Войдя, как в темень искрой ток, Он стал на миг земною осью, Овеществленной быстротой. Но, громом рельсы полосуя, Он нес с собой тоску и жизнь. Он был, как жизнь, неописуем И, как тоска, непостижим. Еще удар. И по пылище, По грязи, в ночь, в тоску — далек. И, как на горьком пепелище, Мелькает красный уголек. …………………………………………. (А если к горлу — смерти сила, Стихи и дни перелистав, Я вспомню лучшее, что было,— Сквозь ночь бушующий состав.) 1937 БРИГАНТИНА Песня Надоело говорить, и спорить, И любить усталые глаза… В флибустьерском дальнем море Бригантина подымает паруса… Капитан, обветренный, как скалы, Вышел в море, не дождавшись нас. На прощанье подымай бокалы Золотого терпкого вина. Пьем за яростных, за непохожих, За презревших грошевой уют. Вьется по ветру веселый Роджер, Люди Флинта песенку поют. Так прощаемся мы с серебристою, Самою заветною мечтой, Флибустьеры и авантюристы По крови, упругой и густой. И в беде, и в радости, и в горе Только чуточку прищурь глаза — В флибустьерском, в дальнем море Бригантина подымает паруса. Вьется по ветру веселый Роджер, Люди Флинта песенку поют, И, звеня бокалами, мы тоже Запеваем песенку свою. Надоело говорить, и спорить, И любить усталые глаза… В флибустьерском дальнем море Бригантина подымает паруса… 1937 |
