Наверно, бред. И губы не остудишь.
Наверно, ночь. Сознание кусками рви.
Искусство вылезло опять из студий
и поползло околевать в кунсткамеры.
Наверно, так, наверно, так! И сгусток
резиновый, в котором губы вязнут,
был назван тыщи лет назад искусством
и переделан из тоски и вязов.
И бред. Ну да. Больной косматый предок
ревел в ночи, и было это густо
и медленно плеснело. Привкус бреда
три тыщи лет сопутствует искусству.
Но что тебе? Но что тебе? Ты просто
занес за тропик Козерога плечи.
Ты просто болен. Ты огромный остов
и грузный остов грусти человечьей.
Гипертрофия? Или нет гипербол?
Но только так. Едва ли можно строже.
Где ты была? Где ты теперь была,
тоска моя, тоска моя острожная?
Плывешь, плывешь, — увы, теперь недолго,—
бумажной лодкой в медленном пространстве.
И нет причин. И он опять оболган,
ребячий мир, дымок далеких странствий.
Наверно, бред. И заложило уши,
и мир приходит в похоронном плеске.
Наверно, море там. И есть кусочек суши.
Но скучно одному, и поделиться не с кем.
