Лора Мейер, едва успев увидеть, как за Пьером захлопнулась зарешеченная дверца полицейского фургона, загорелась желанием открыть эту дверцу. Она боролась…
Годы спустя она все еще ждала у подножия невидимой стены, возведенной чиновниками, стены, за которой находился недосягаемый для Лоры, невидимый Пьер, утративший за этой стеной представление о времени.
Именно Лора привела Пьера в полицейский участок, чтобы он сдался добровольно. В понедельник вечером, не увидев Пьера в лицее, Лора забеспокоилась. У нее появилось дурное предчувствие, сродни тем кошмарным видениям, что терзали ее по ночам, заставляли ее просыпаться с чувством, что надо действовать, и действовать немедленно. Она заехала домой, переоделась и отправилась к дому Лупьенов. Привычные «декорации» нисколько не изменились, неподвижный автомобиль стоял под тутовым деревом, среди благоухавших лип виднелся дом, на втором этаже горел свет, как всегда, словно он горел целую вечность.
Было два часа ночи. Сладкий аромат липового цвета накатывал на Лору волнами, через определенные промежутки времени, словно дышало какое-то живое существо. Стояла прекрасная летняя ночь, теплая и светлая. Лора свернула с дороги и перелезла через низкий заборчик, не дойдя до калитки; подошла к дому. Дверь была открыта, при лунном свете можно было различить тень, отбрасываемую кухонной раковиной, стол, покрытый светлой клеенкой, лестницу, ведущую наверх, окно. Не колеблясь она вошла в дом, потому что какое-то интуитивное чувство панического страха буквально влекло ее к свету, освещавшему лестничные ступени, она поднялась наверх по витой лестнице, по которой до нее поднимались три человека. Лора оказалась в комнате-мансарде, там было пусто, но у нее возникло ощущение, что обитатели покинули это жилище слишком поспешно. Золотая звезда, оставшаяся после давно прошедшего Рождества, болталась на кончике веревки, спускавшейся с потолочной балки; свет красной лампы озарял кучу мусора на полу, где вперемешку валялись скомканные листки бумаги, кукурузные хлопья, сломанные шариковые ручки, книги, стреляные гильзы от ружейных патронов, небрежно брошенная одежда. Свежий ночной воздух, видимо, проникал в комнату через открытое окно, и у Лоры вдруг защекотало в носу. Ей почему-то стало страшно, хотя видимых причин для страха вроде бы не было… на ватных, подгибающихся ногах Лора дошла до письменного стола и прочла свое имя, начертанное на обложке толстой тетради. Двумя пальцами она подняла то, что осталось от фотографии Нелли, а именно серебристую рамочку, прислоненную к стене и изрешеченную пулями рядом с таким же изрешеченным моментальным снимком. Лора изо всех сил пыталась рассуждать трезво: нет, ей здесь делать нечего, Пьер и Марк отправились на прогулку, они скоро вернутся. Либо она быстренько унесет отсюда ноги, либо это ночное приключение закончится для нее приводом в полицейский участок и заключением в камеру за незаконное вторжение в частное владение. Но она никак не могла уйти. Ее сердце бешено билось, когда она смотрела на стреляные гильзы. Всякий раз, когда Лора делала шаг к двери, перед ее взором возникало видение: прилежный ученик что-то старательно пишет, сидя за столом, вдруг за его спиной появляется его отец и убивает беднягу выстрелом в спину… Она смотрела на чернильные пятна на столе, и они в ее глазах упорно обретали красный оттенок. Лора сама себя уговаривала, что все ужасы ей только кажутся, ведь если то, что ей померещилось, было бы правдой, то в комнате повсюду была бы кровь…
Лора отвернулась от стола и еще раз осмотрела погруженную в темноту комнату. Вообще-то это место было ей почти знакомо, как если бы она здесь уже не раз бывала. Нелли часто рассказывала ей о том, как она проводила здесь ночи, а внизу сидел или лежал на диване мужчина, испытывая острое желание и чувство неудовлетворенности, он воображал себя телохранителем и сторожем Нелли, он постоянно поднимался к ней наверх, чтобы узнать, все ли у нее в порядке и не нуждаются ли они в чем — она и ее маленькое тело… Глаза Лоры постепенно привыкали к полумраку, и она узнала очертания старой ванны… И вот тут волосы на голове у нее встали дыбом, потому что она была не одна: она различила чей-то неподвижный силуэт. Этот кто-то, казалось, наблюдал за ней.
— О-о-о! — простонала Лора и, без лишних размышлений, повинуясь лишь инстинкту, бросилась к стене. Дрожащими руками шаря по обоям и по кафелю, она в конце концов нашла выключатель около умывальника. Раздался сухой щелчок, и разом зажглись три лампочки… В ванне сидел совершенно одетый Пьер, коротко остриженный, с чопорно поджатыми губами, с каким-то странным цветом лица: желтовато-сероватым, напоминавшим цвет восковой свечи. Безжизненным немигающим взором он смотрел куда-то в бесконечность. На дне ванны под водой лежало ружье. Лора уже подумала было, что Пьер мертв, но вдруг его пальцы, сжимавшие ручку и прижимавшие ее к груди, слабо зашевелились.
— Пьер! Пьер! Пьер!
Лора многократно назвала мальчика по имени, но он, казалось, ее не слышал. Она положила ему руку на локоть, и от этого прикосновения у него кожа сразу же покрылась пупырышками.
— Сколько времени ты просидел в ванне, наполненной водой? И где твой отец?
Пьер крутил в руках ручку, стараясь не намочить ее. Внезапно губы его разжались, и он выдохнул:
— Я не дописал сочинение…
— Где твой отец?
— …но я сейчас его обязательно закончу. Мне потребуется час, не больше. Надо только проявить сообразительность.
— Где он? — закричала Лора, хватая Пьера за плечи и с силой встряхивая его.
Пьер нахмурил брови.
— Это его самого надо спросить, а мне надо работать.
Ответ несколько успокоил Лору. Она помогла «утопленнику» вылезти из воды. Теперь она была очень рада тому, что какой-то внутренний голос внушил ей отправиться в этот дом. Она решила, что дождется Марка, сколько бы ни пришлось ждать. Она напишет подробный рапорт, и на сей раз ему уже не выкрутиться, не уйти от ответственности…
А тем временем Пьер стоял выпрямившись во весь рост, но держался на ногах он несколько неуверенно, и на лице его блуждала немного встревоженная улыбка, выражавшая восторг, вроде той, что озаряет личико ребенка, впервые вставшего на ножки. Лора поддерживала его, он обнял ее за талию и медленно пошел к столу, увлекая ее за собой. Казалось, его охватило желание потанцевать… Он рухнул на табурет. Вода потоками стекала с одежды на пол.
— Где твой отец?
Пьер сделал какое-то движение, стульчик повернулся, сделав вместе с «седоком» полный оборот, и Пьер слабым, каким-то очень тихим голосом произнес:
— Молчок! Ни гу-гу!
Затем он повторил эти же слова другим голосом, явно подражая кому-то, и голос этот звучал столь зловеще и столь грозно, что Лора вздрогнула. Пьер открыл какую-то тетрадь. Он чувствовал, что взгляд Лоры устремлен на него, и от этого его пробирала дрожь и тряслись руки, из-за чего его почерк в последнее время стал таким неразборчивым, что читать его писанину было невозможно.
— Что у тебя с руками, Пьер? — всполошилась Лора. Пьер схватил ручку, взмахнул ею, как если бы это было холодное оружие, и, со всего размаху ударив ею по столу, сломал ее.
Да, у него дрожат руки, и он знает об этом лучше, чем кто-либо. Кстати, Марк ему об этом уже говорил вчера вечером, когда вернулся из Испании или еще откуда-то. Он тогда сказал: «У тебя трясутся руки, Пьер». Пьер ему ответил:
— Это все, что ты можешь мне сказать?
Если бы Пьер чувствовал себя немного лучше, он бы, несомненно, заметил, что его отец тоже не в лучшей форме. Его бы удивило, что он не услышал вопроса по поводу стреляных гильз.
— Ты написал сочинение?
— Два дня назад. Я его уже отнес в лицей. Директриса хочет его опубликовать в нашей лицейской газете. Когда ты его будешь читать, ты поймешь, почему она так решила.
Пьер не знал, какую ложь выдумать, чтобы привести отца в восторг. Теперь он был не один. Уик-энд закончился. Он мог забыть и про увядшие гвоздики, и про неприятные звуки, которые издавала ночная бабочка, бившаяся в окно и о стены комнаты.
