— Привет, царь! — сказал он, протягивая руку высокому круглолицему парню, вразвалку подошедшему к нему.

Пьер пожал влажную руку, взглянул парню в лицо и увидел расплывшуюся в глупой улыбке физиономию. Его окружили одноклассники… Его называли слабаком, его хлопали по плечам и спине, на него вылили потоки упреков и насмешек. Нет, ему не простили, что именно он провалил спектакль, что он врал, пудрил всем мозги, а заодно наговорил черт знает что директрисе и социальной помощнице, выдал всех с потрохами, и вот теперь весь класс стал предметом пристального внимания двух этих дур, ведших свое расследование и ко всему придиравшихся. «Они воображают, будто бы мы в курсе, кто это тебя так отдубасил, так что выкручивайся как знаешь, но сделай так, чтобы они от нас отстали, скажи, что это сделали те бездельники и лоботрясы, что живут вдоль берега Див, тебе это ничего не будет стоить, тем более что ты, вроде бы, ничего не помнишь, так что и опознать никого не сможешь».

После занятий Пьер отправился в больницу на последний «сеанс» с психиатром. У выхода после приема его поджидал отец.

Марк не знал толком, как теперь обращаться с Пьером, как говорить, на какой кобыле подъезжать. Вид изуродованного лица сына приводил его в отчаяние.

— Привет, малыш!

Пьер еще не успел сесть в авто, как Марк принялся нести всякий вздор, приставать к нему с вопросами насчет того, как он себя чувствует, как прошел день, что у него нового, не подозревает ли он кого-нибудь из своих соучеников.

— Никого я не подозреваю. Прекрати корчить из себя легавого.

Марк деланно засмеялся.

— И ты так до сих пор думаешь, что это сделал я?

— Нет, — протянул Пьер, издав при этом такой звук, словно у него на губе лопнул пузырь.

— Так почему же ты так сказал?

Пьер добродушно и с некоторой долей снисходительности принялся отвечать на вопрос, который он слышал по десять раз на дню. Марк внушал ему жалость. У него было такое чувство, что если он еще раз скажет: «Это ты», то его отец немедленно побежит в полицию признаваться в этом преступлении, чтобы сесть в тюрьму.

— Ну как ты не понимаешь? Я увидел, что ты склонился надо мной весь багрово-красный, с торчащими во все стороны волосами, ты дышал мне прямо в лицо, и это произвело на меня очень сильное и очень странное впечатление. Поверь, я ужасно огорчен и очень горько сожалею…

— Ну так кто же тогда?

— …

Какое-то время они ехали, храня молчание; сквозь оконное стекло они видели стлавшийся по земле туман и покрытые цветами склоны холмов. Запах свежей мокрой травы и аромат цветов проникали в кабину через невидимые щели как бы ниоткуда, пропитывали одежду, смягчали горло, спускались ниже, наполняя легкие. Миновав подземный туннель под трассой сверхскоростной железной дороги, Марк притормозил около старых железнодорожных путей. Он хотел восстановить всю сцену шаг за шагом, только и всего.

— Знаешь, этот метод восстановления хода событий действует на память безотказно. Итак, я тот, кто на тебя напал, я иду тебе навстречу или ты идешь мне навстречу… Ну, давай, попробуем…

Над обочиной дороги, там, где буйно цвел люпин, воздух от жары прогрелся настолько, что превратился в дрожащее марево. Они отошли от дороги довольно далеко, и Марк принялся разыгрывать роль злоумышленника, неожиданно, невесть откуда взявшегося перед Пьером и вооруженного неким предметом, которым можно раскроить человеку голову. Что это был за предмет, оставалось только гадать… Дубинка, приклад карабина, железный прут… Что еще? Пьер пошел ему навстречу с каким-то растерянным видом, опустив голову, а Марк ускорил шаг, держа сжатый кулак примерно на уровне носа.

Они оба остановились как вкопанные за несколько сантиметров до того места, где должно было произойти столкновение. Марк разжал кулак и похлопал сына по щеке. Тот был бледен, как полотно, да и сам Марк выглядел не лучше.

— Еще шаг, и я бы размозжил тебе башку!

Он задыхался, как в тот день, когда подобрал Пьера на тропинке.

— Ты посмотрел на меня. Ты же посмотрел на меня, собиравшегося на тебя напасть, посмотрел пристально. И на того, другого, ты тоже волей-неволей посмотрел. И ты знаешь, кто это был. Ну так сделай же над собой усилие, малыш, вспомни!

Пьер заложил руки за спину.

— Мне кажется, что я тогда заснул на ходу… шел и спал… а когда я вновь открыл глаза, то увидел тебя.

Марк не смог сдержать нервного вздоха.

— Ты никого не встретил по дороге к дому?

— Встретил… тебя…

Они вернулись к машине. Пьер сел, закинув голову на подголовник, вытянув ноги и зажав руки между коленями. Марк не отчаивался, потому что, ощутив в себе призвание следователя, надеялся еще что-то разузнать, разнюхать. Он полагал, что в конце концов выяснит, кто эти подонки.

— Мне кажется, их было несколько, и ты с ними знаком, ты знаешь, кто это был. На днях ты все вспомнишь, вся сцена как бы всплывет у тебя из тайников, со дна памяти, и ты увидишь ее мысленно, но как бы воочию. А мне тогда останется лишь сделать то, что положено отцу… Да, провалы в памяти случаются, но это проходит. Да, а что сказал психиатр? Что он с тобой делал?

— Заставил вытянуть вперед руки.

— Ну и что дальше?

— Сказал, что они больше не дрожат.

— А ну-ка покажи. Да, действительно… А больше он ничего не сказал?

— Он сказал, что хотел бы увидеть нас с тобой обоих. Он полагает, что мы с тобой оба страдаем неврозом.

«Если бы у меня в руке была зажата пригоршня истин, я не разжимал бы руку». (Рассмотрите это высказывание Фонтенеля, оцените и объясните его.)

«Неплохо», — подумал Пьер, выуживая из стакана гелевую ручку фирмы «Мицубиси», которую он высоко ценил за «мягкое скольжение» по бумаге. Он сунул ручку сначала в рот, потом вытащил и зажал между приподнятой верхней губой и носом. Да, неплохо, но все это уже было, было, было… как говорится, дежа вю.

Философ говорил слово в слово то, что Пьер знал уже давным-давно. Точь-в-точь мысли Пьера! «У вас впереди суббота и воскресенье, — заявила директриса. — Тот, кто не сдаст работу в понедельник, будет исключен». Что ж, слову директрисы приходилось верить: сказала, что исключит, так ведь и исключит. Итак, коллективное наказание… и все из-за него.

Шесть часов. Нет, не будет он сидеть над этой ерундой весь уик-энд. Десять минут на страницу вполне хватит, так что на все про все уйдет самое большее час. Он подготовил уже все, что нужно: перед ним стопка листков для черновика, стоит будильник, лежит мобильник, слева — учебник, справа — тетради, а на стене в серебристой рамочке — фотография, которую он повернул «лицом» к стене. Пьер отрегулировал высоту табурета, снял колпачок с ручки и развинтил ее, чтобы проверить, сколько в ней чернил, затем положил ее около стопки бумаги и повернул голову в сторону окна, посмотрев на раздвинутые занавески. Его взгляд упал на поднос, стоявший прямо на полу: пакетик кукурузных хлопьев, сандвич с его любимым паштетом, ананас, пачка болеутоляющих таблеток, вернее, капсул, одну он должен принять утром, другую — вечером, а если потребуется, то еще одну среди дня.

Вероятно, после того как с сочинением будет покончено, он примет двойную порцию болеутоляющего и снотворного и проспит до утра понедельника. Потом он отнесет свое «творение» Лоре; да, именно ей, а не директрисе, будет принадлежать право первой ознакомиться с плодами его тяжких трудов. Лора прочтет сочинение первой, и ее глаза будут метать такие молнии, каких еще никто не видел. Марк? Жалкий бахвал! Кстати, он о ней больше не заговаривал. Он избегал скользких тем. Он даже избегал находиться в доме. Он смылся куда-то, то ли в Испанию, то ли еще черт знает куда, под вымышленным предлогом осмотра их будущего дома, для того якобы, чтобы установить контакт с соседями и вообще с жителями того места, где им предстоит поселиться. «Я бы и тебя взял с собой, но тебе не велено покидать город, тебе надо наверстывать пропущенные уроки». Точно, фатер, и убирайся к черту! Пьер не вынес бы присутствия Марка в субботу и воскресенье, когда ему надо будет много работать и много спать, ведь тот непременно стал бы мешать ему, приставать и надоедать со своими вопросами. Слова, слова, слова… Слова кружатся и порхают, они касаются лишь век, и именно в тот момент, когда они залетают к нам под веки, мы их и хватаем, а они попадают к нам в ловушку, как последние дурачки. Мы обрываем у них крылья, мы набрасываем им на шею петлю из чернил и заставляем семенить или бежать рысцой по бумаге. Ну вот, когда задание будет выполнено, Фонтенель может катиться к чертовой бабушке!