— К чему это вы клоните? — сказал он охрипшим от переполнявшей его спеси голосом. — Что это вы задумали? Вас что, мой отец заинтересовал? Вам что, надоело получать ваши шесть тысяч франков в месяц? Вы хотите узнать его номер телефона? Так это мигом, вызовем по мобиле, в чем вопрос-то?!
— О’кей, — сказала Лора и придвинула к мальчишке телефон. — Вот звони, а я зачитаю ему твое сочинение.
Он с трудом сглотнул, и было видно, как заходил у него на еще полудетской шее кадык.
— Какое сочинение?
— Вот это… Это ведь твое сочинение о твоих первых детских воспоминаниях?
— Какие еще воспоминания? — дерзко переспросил он, но все же соизволил опустить глаза и взглянуть на листки, которые показывала ему Лора.
Вдруг выражение его лица изменилось, словно он вспомнил о чем-то, о каком-то пустяке, о какой-то дурацкой истории или глупой затее. Он вытащил одну руку из кармана и вытер нос кулаком.
— Ну ладно, — сказал он, явно чем-то раздосадованный, с обидой в голосе, — я все понял. Ну, это все ерунда, какое это имеет значение… что за важность? Да и вам-то какое дело? Разве в этом заключается ваша работа? Ведь вы — социальная помощница? Ну и занимайтесь, чем вам положено, а в чужие дела не лезьте!
Он взял сочинение двумя пальцами, словно это были грязные трусы, и небрежно уронил на стол.
— Я не знаю, что там была за тема, я знать не знаю, что там написано, и мне плевать на эту писанину, я не нуждаюсь в помощи социальной помощницы, мне нужна только хорошая оценка для того, чтобы у меня был хороший средний балл за год, вот и все. И не доставайте меня с этой чепухой!
Лора слушала наглеца совершенно спокойно. Глаза у нее были светло-зеленые, прозрачные, и никогда нельзя было понять, о чем она думает. Правда, она сама этого порой не знала, когда возвращалась из Парижа и нервы у нее были на пределе, а надо было не подавать виду. Ну ладно, этот маленький самодовольный, надутый спесью болван сам идет в руки… Сейчас он получит, но так ему и надо!
— Ты знаком с Нелли?
Парень, казалось, был огорошен так, будто свалился с небес.
— А кто это?
— Пьер — это твое второе имя? Любопытно… Ведь тебя вроде бы зовут Ксавье…
— Да с какой стати мне зваться Пьером? С чего это вы взяли?
— Но ведь в твоем сочинении рассказ ведется от имени Пьера, это он, Пьер, описывает свои детские воспоминания. Объясни мне, пожалуйста, как это может быть.
Лицо парня исказила злобная гримаса. Он завопил:
— Так вот, значит, как! Он что же, не изменил свое имя на мое? Ах он, болван! Задница!
Опомнившись и сообразив, что наговорил лишнего, он попытался запудрить Лоре мозги и понес какой-то вздор, но она прервала его. Итак, она позвонит его отцу. Да, кстати, а почему именно отцу, а не матери? Она попросит их немедленно зайти к ней и прочитает им его сочинение.
— А еще ты при них произнесешь вслух все, что ты мне тут наговорил насчет огромной разницы между такими «косоглазыми» или переселенцами из Индокитая, как я, и такими богатеями, как вы, у которых денег куры не клюют!
Он покачал головой и принялся умолять ее не делать этого. У них с отцом и так постоянно идет война, отец-то нрава бешеного, у него уже этой зимой были проблемы с сердцем. И он грозится засунуть его в пансион.
— Знаете, почему я так поступил? — сказал мальчишка, хватаясь руками за край стола. — Потому что я не хочу отправляться в пансион. Это не мой уровень, это не по мне!
По его словам выходило, что в классе далеко не он один мухлевал с домашними заданиями. Он вместе со своими друзьями-приятелями наладили, опять же по его выражению, одно очень «симпатичное дело», суть которого состояла в том, что для того, чтобы избежать ненужного кровопролития, была полюбовно заключена сделка, довольно хитроумная, между ними и Пьером, который должен был, если употребить лексику, принятую в юриспруденции, «возмещать моральный ущерб».
— Вам известно, что за работу выполняет его отец? Он заявляется к людям с собаками и двумя-тремя подручными из числа «косоглазых», он забирает у них все, что есть ценного, грузит в грузовик и прямиком везет в зал, где имущество продают с молотка.
Итак, по его словам, выходило, что сын расплачивался за грехи отца, и это, по его мнению, было вполне нормально. Пьера держали в страхе и повиновении, на субботу и воскресенье ему сбагривали все домашние задания, в особенности по математике, чертежи и рисунки; время от времени его просили за кого-нибудь написать сочинение. Это и было с его стороны возмещением морального ущерба, причиненного его отцом жителям городка.
— Вот как! Значит, того, кто это написал, зовут Пьер?
— Ну да, Пьер Лупьен, — сказал Ксавье, презрительно кривя губы. — Нет, ну что за дрянь! Он специально написал сочинение от своего имени! Это он так решил повыпендриваться! Показать себя! Бунт решил поднять! Вы находите, что это по правилам? Разве он не заслуживает того, чтобы ему за эту подлянку расквасили нос или своротили скулу?
— Пьер Лупьен… — протянула чуть ли не по слогам словно громом пораженная Лора.
В ее памяти из отдельных кусочков, как в калейдоскопе, начала складываться картина, имевшая отношение к одной стародавней загадочной истории, картина проступала все четче, все ясней, и то, что она сейчас видела, вызывало у нее желание закричать, завыть. Рюкзачок, раскачивающийся под порывами ветра на ветке куста, растущего у края обрыва… «Что вы об этом думаете?» Она не могла мыслить здраво и ясно, ей было страшно. Да, теперь все вставало на свои места. С Нелли произошло несчастье… И теперь она держала в руках не школьное сочинение, а свидетельские показания очевидца!
Ближе к вечеру дождь кончился. Лора стояла у окна уже одетая, в плаще, и смотрела, как умирает день, как сгущаются сумерки. Типичное для Лумьоля зрелище для этого времени года, как его называют еще «порой меж волком и собакой»: над городом дрожит какой-то призрачный голубоватый свет, слегка окрашенный вдалеке, у холмов, в розоватые тона. Пьер Лупьен так и не пришел. Все же она не решалась уйти. В тот достопамятный вечер у себя дома она так же ждала Нелли, с тем же чувством страха. Она точно так же стояла у окна и пыталась себя убедить: она скоро приедет или придет, снег ее не остановит, если с мотоциклом что-то случится, она часть дороги пройдет пешком. Она сказала, что придет, и она придет… Она не пришла, и больше никто и никогда ее не видел… Стали говорить, что она покинула их края… как будто бы куда-то уехала… «Чушь!» — думала Лора. Первые воспоминания Пьера подтверждали ее подозрения и укрепили ее убеждение, существовавшее и раньше, а именно в том, что с Нелли приключилось какое-то несчастье. Да, но что же все-таки произошло?
Она выходила из кабинета и уже открыла дверь как раз в ту минуту, когда с обратной стороны, то есть со стороны темного коридора, ее тоже кто-то пытался открыть. А ведь она не слышала, чтобы в дверь постучали… Лора оказалась лицом к лицу с высоким юношей, совершенно оторопевшим от ее столь внезапного появления. От неожиданности парень вздрогнул. Она еще держалась за дверную ручку, он тоже не выпускал ее из рук.
— Ты опоздал на полтора часа, извини, мне очень жаль, но я должна идти.
«Ее ждет красная машина», — подумал Пьер, немного отступая назад, чтобы поскорей убежать.
— Подожди! — крикнула Лора, выйдя в коридор.
Он послушно вернулся, она включила в кабинете свет.
— Сядь-ка на минутку.
Она с ним заговорила! Сама! Она стояла у стола, ее плащ был расстегнут на груди и чуть распахнулся, так что стал виден довольно длинный бежевый шарф. Он наконец увидел ее руки: они были изящные и в то же время округлые, слегка загорелые или смугловатые, с коротко подстриженными ногтями, и ни одного кольца!
— Ты знаешь, почему ты здесь? Почему я тебя вызвала?
— Нет…
— Я хотела тебе кое-что сказать…
Она рассматривала этого красивого паренька, умиравшего не то от страха, не то от робости, и видела большие темные глаза, непокорную прядь волос, иссиня-черных, как вороново крыло, спадавшую на лоб, капельки пота на висках. Подумать только, это же сын Нелли, повзрослевший на семь лет! Она знала его мать еще в ту пору, когда та была беременна, но животик у нее был такой крошечный, что и заметно-то ничего не было; прямо-таки волшебство, будто бы родить на свет собиралась не земная женщина, а фея! Она видела его, когда он был новорожденным младенцем и лежал в специальной колыбели под колпаком, где поддерживалась постоянная температура, в так называемом «инкубаторе», потом она не раз видела, как его мать кормила его грудью, сидя на траве на берегу реки Див, она видела, как он ковылял на еще нетвердых ножках в ползунках по терраске их домика, она видела его первую улыбку, слышала первый смех. Его мать повсюду таскала его с собой, сначала в рюкзачке, потом — на руках, потом водила за ручку, возила на мотоцикле.
