Она покончила с кофе и вышла обратно на Райскую Аллею. На Мейн стрит сияли бело-голубые утренние лучи, все углы, все выступы ловили свет и светились сами, словно в огнях Святого Эльма.

Впереди, темный и облезлый, вырос фасад таверны «Старый Ацтек». Таверны Джо Парле, первого дома в ее памяти.

Джин обошла вокруг и последовала хорошо запомнившимся путем: залезть на крышу сарайчика-пристройки для продуктов, затем дернуть за жалюзи, казавшиеся вроде бы прочными – и открывался проход внутрь.

Протиснуться, извиваясь, тяжело дыша, спрыгнуть на лестницу, перевести дыхание и, царапаясь о стены, по узеньким ступенькам взобраться на чердак.

Джин вслушалась. Ни звука. Не колеблясь, она взбежала по ступенькам и толкнула запыленную дверь. Остановилась в проеме, и воспоминания одолели ее, перехватывая дыхание и переполняя жалостью к черноглазой маленькой негоднице, которая когда-то спала здесь. Девушка заморгала, затем отодвинула эмоции в сторону. Огляделась. Сквозь грязное окно сочился свет. Груда грязных коробок – вот что осталось от злобного Джо Парле.

Как и опасалась Джин, все было пыльное, сырое и липкое, и пахло эманациями бара. В первой коробке она нашла счета, расписки, оплаченные чеки. Во второй лежал фотоальбом, который она отложила в сторону, а также множество магнитофонных лент. Третий хранил… Она подняла голову в тревоге. Вкрадчивый скрип пола. Джин набрала воздуха и повернулась. В дверях, глядя на нее, стоял Гем Моралес. Он слегка улыбался, скаля зубы. Очень неприятное выражение.

– Так я и думал, что найду вас здесь, – сказал он тихо.

– И я думала, что найду здесь вас.

Гем сделал шаг в комнату.

– Вы занялись немножечко воровством…

Джин увидела, что лицо его проходит последовательность выражений прошлой ночи. Она напряглась. Еще минуту…

Она сказала:

– Гем!

– Да?

– Вы боитесь смерти?

Он не ответил, но стоял наготове, как кот перед прыжком. Джин сказала:

– Если будете вести себя неосторожно, вам придется умереть.

Он беспечно шагнул вперед.

– Не подходите ближе…

Тело бармена еще приблизилось. Он слегка наклонился вперед и потянулся к ней.

– Еще два шага, Гем…

Джин показала ему то, что держала в руках – маленький брусочек, не более спичечного коробка. Из крошечной дырочки в передней грани вылетала игла, способная вонзиться на шесть дюймов в человеческую плоть, где тончайшая нить из митрокса взрывалась. Гем замер.

– Вы не осмелитесь. Вы не осмелитесь меня убить!

У него не хватало умственных способностей постичь, что Вселенная может существовать без него, Гема Моралеса. Дернув плечами, он шагнул вперед. Игла щелкнула в воздухе, всколыхнула материю рубашки. Джин услышала, как внутри его тела что-то глухо хлопнуло, затем оно шлепнулось на пол, который от удара слегка задрожал.

Девушка поморщилась и не спеша засунула брусочек обратно в рукав. Потом вернулась к коробкам. Возможно, ей не следовало подстрекать Гема болтовней о спрятанном богатстве, искушать того, кто так пуст, так слаб, не было честным поступком.

Она вздохнула и открыла третью коробку. В ней, как и в четвертой, лежали календари. Джо Парле хранил календари, отмечая красным карандашом день за днем. Джин видела, как он покрывал каракулями пустые места. Памятные записки, что ли – Джин тогда не умела читать. Она перелистала назад семнадцать лет, затем стала отмеривать цепочку дней. Январь, февраль, март – ее глаз поймал каракули, выцветшие черные чернила: «Сказать Молли в последний раз, чтобы забрала свое чертово отродье». Молли. Имя ее матери было неизвестно. А кто такая Молли? Любовница Джо? Возможно ли, что сам Джо Парле был ее отцом? Джин подумала и решила, что нет. Слишком много раз Джо поносил судьбу, которая заставила его заботиться о девочке. И еще она вспомнила, как однажды Джо напился до белой горячки, до кошмаров. Она тогда уронила на пол кастрюлю, звон заставил нестройно зазвучать диссонирующую паутину его нервов. Джо закричал голосом тонким, как корнет-а-пистон. Он проклинал то, что она здесь, ее лицо, зубы, сам воздух, которым она дышала. Он безрассудно и дико кричал, что скорее убьет эту девчонку, чем посмотрит на нее, что он будет держать ее только до тех пор, пока не подрастет, а потом продаст. Это разрешало вопрос. Если она частица его тела, он бы нянчился с ней, показывал бы самое лучшее, что в нем было. Она могла бы стать для него началом новой жизни. Джо не был ее отцом.

Но кто такая Молли? Джин подняла альбом с фотографиями и замерла. Шаги на улице затихли. Она услышала, как загремела входная дверь, как позвали кого-то, но не поняла кого. Затем снова дребезжание, шаги удалились. Тишина. Джин села на коробку и открыла альбом.

На первых двух картинках было детство Джона Парле. Дюжина снимков венерианского дома на сваях, очевидно на Бренди-Бич. Маленький мальчик в рваных розовых шортах, в котором она узнала Джо, стоял рядом с пышногрудой женщиной с суровым лицом. Через несколько страниц Джо стал молодым человеком. Он позировал у старого воздушного вагона «Дюрафлайт». На заднем плане виднелись корявые коричнево-белые кисточные деревья, местом действия все еще была Венера. На следующей странице только одна картинка: миловидная девушка с пустоватым выражением лица. Зелеными чернилами было накарябано: «Слишком плохо, Джо».

Действие переместилось на Землю. Бар, ресторан, большой групповой снимок, где Джо, безмятежный и помпезный, стоял среди дюжины мужчин и женщин, явно его служащих. Дальше в альбоме было только несколько фотографий. Очевидно, по мере того, как таяло состояние Джо, он лишался энтузиазма сниматься. На двух фотографиях, профессионально выполненных, была женщина, блондинка с медным отливом, явно хозяйка приема. Подпись гласила: «Славному малому. Вирли.»

Оставалась только одна фотография, с таверной «Ацтек» двадцатилетней давности, – так рассудила Джин по облику Джо. Он стоял в дверях, с одной стороны от него были два бармена в безрукавках и швейцар, человек, которого Джин помнила как азартного игрока, а с другой – четыре нахальных женщины в вызывающих позах. Подписано было: «Джо и компания». Под каждой фигурой стояло имя: «Вирли, Мей, Тата, Молли, Джо, Батч, Карл, Хофам».

Молли! С пересохшим горлом Джин изучала лицо. Ее мать? Большая тучная женщина с грубым обликом. Черты лица мелкие, рыхлые, словно тесто, словно трепетная свинячья нога.

Молли. Какая она, Молли? Трудно было не угадать ее профессию, а значит, мало надежды на то, что она все еще живет по соседству.

Джин раздраженно вернулась к календарю, перелистала еще несколько месяцев назад… За два года до ее рождения она нашла заметку: «Внес залог за Молли и Мэй». Больше ничего. Джин на мгновение задумалась, взвешивая все. Если эта отвратительная Молли была ее матерью, кто мог быть ее отцом? Джин фыркнула. Сомнительно, что Молли сама знала это.

Сделав усилие, Джин вернулась к лицу цвета свиного жира, к маленьким свинячьим глазкам. Они ранили ее. Значит, это ее Мама. Глаза внезапно наполнились слезами, рот скривился. Джин продолжала смотреть, словно отбывая покаяние. А что она в своем высокомерии ожидала? Баронесса Понтеммы со своей леди в беломраморном замке… «Плохо быть такой пронырливой, – сказала Джин печально. Она вздохнула. – Может быть, у меня выдающийся отец?»

Идея ошеломила ее: «Должно быть, он очень здорово напился». Она оторвала фото, сунула в карман и нерешительно поднялась на ноги. Пора идти.

Джин упаковала коробки и нерешительно посмотрела на тело Гема. Не слишком хорошо оставлять его здесь, на чердаке… Ничто, связанное с Гемом, не могло быть слишком хорошим. Он может проваляться здесь неделю, месяц… Она почувствовала тошноту, которую сердито подавила: «Будь разумной, ты, дура».

Надо бы вытереть отпечатки пальцев…

Раздался грохот в наружную дверь. Хриплый голос позвал: «Гем!… Гем!..» Джин побежала к двери. Пора уходить. Кто-то, наверное, видел, как Гем входил сюда.

Она соскользнула вниз по лестнице, вылезла меж деревяшек жалюзи на крышу сарайчика, поставила их на место, соскользнула на землю и поднырнула под покосившуюся ограду, выходившую в тупик Алоха. Через десять минут Джин оказалась в своей комнате в «Сунхаузе». Сбросив одежду, она стала под душ.