Около старых городских суда и тюрьмы, зданий из отвердевшей, окрашенной в синее каменной пены, Джин свернула налево, на Райскую Аллею. Что-то сдавило ей горло: на этой сцене проходило ее оборванное, нищее детство…

«Фу, – сказала Джин, – хватит этой сентиментальности, хотя именно из-за нее я оказалась здесь. Ну зачем было тревожить себя мыслями об отце и матери». Она с беспристрастным изумлением рассмотрела себя в свете сентиментальности, затем вернулась к возможному поиску родителей. «Вероятно, я заварю здесь бучу. Если они бедные, они будут ожидать, что я помогу им…» Она улыбнулась, и ее маленькие зубки засияли. «Им понадобится всего-то немного». Джин пришло в голову, что в основе ее миссии лежит, пожалуй, злой умысел: она нарисовала себе картину, как, щеголяя своей устроенностью, встречается с угрюмым мужчиной и угрюмой женщиной. «Когда вы бросили меня на биллиардном столе Джона Парле, вы бросили два миллиона долларов».

Но куда более вероятно, что ее родители, вместе или по отдельности, растворились в неохватной темной веренице человеческой Вселенной. Тогда выследить среди звезд и планет их дорогу, позабытую за семнадцать лет, станет неразрешимой проблемой… Джо Парле мог бы сказать, кто ее родители, он не раз намекал, что знает. Но Джо Парле мертв, уже семь лет как мертв, и Джин не чувствовала никаких угрызений совести. В трезвом состоянии он был груб и тяжел на руку, пьяным он был похотлив как дикарь и очень опасен.

Когда ей исполнилось девять, он начал лапать ее, скоро она научилась прятаться под салуном, когда видела его пьяным. Однажды он попытался последовать за ней, ползя на животе. Она била его в лицо ножкой от старого кресла, тыкала в глаза, пока он, чуть не свихнувшись от бешенства, не отступил, чтобы отправиться за пистолетом. Джин поспешила найти другое убежище и вернулась на свой чердак только потому, что больше некуда было идти.

На следующее утро Парле, горбясь, пришел к ней, лицо еще в царапинах и синяках. У девочки был нож, и она держалась твердо, застыв на месте, доведенная до отчаяния. Парле бранился, насмехался над ней, бросал обидные упреки, сохраняя при этом дистанцию: «Конечно, ты маленькая дьяволица и, конечно, я единственный папочка, который у тебя есть, но я знаю больше, чем позволяю себе болтать. И когда придет время раскрыть карты, я знаю, куда пойти. Я могу принести это даже домой, и тогда кое-кому придется плохо».

Но Джин убила Джо Парле и трех его пьяных дружков прежде, чем он рассказал ей, что знает. Убила из его собственного пистолета.

Джин шла по Райской Аллее. Вот он, впереди, салун Парле, таверна «Старый Ацтек», не изменившаяся ни крошечки, ни на дощечку. Краска стала тусклее, двери совсем разболтались, но даже на улице чувствовались запахи табака, пива, вина и водки, возвращающие ее сурово и неумолимо в первые десять лет жизни. Джин подняла глаза к окну под фронтоном, когда-то бывшему ее маленьким окошечком в мир: улица и комиссионный магазин Диона Мьюлрони, пейзаж ее детства.

Джо Парле говорил, что имеет доказательства, и значительно хлопал тяжелой рукой по коричневому бумажнику. Возможно, его вещи не уничтожены. Это будет первой целью – найти их.

Джин скромно проскользнула в салун.

Внутри она нашла небольшие изменения, но в целом таверна осталась такой, какой она помнила ее. Слева стойка бара, за ней вставлены в стену шесть больших прозрачных пластин. На каждой изображена голая женщина в вычурной позе на фоне, претендующем на то, чтобы изображать пейзажи иных миров. Грубо намалеванная надпись сверху гласила: «Красота среди планет».

Столы занимали правую часть комнаты, над ними на полках стояли запыленные фотографии космических кораблей и модели четырех пакетботов Серой Линии, обслуживающих Кодирон: «Бьюкирус», «Орест», «Прометей» и «Икар». На заднем плане стояли два обветшалых биллиардных стола, рядок механических игровых автоматов, автомат по продаже сухих стимуляторов и наркотиков, а также автоматический проигрыватель.

Джин беспокойно оглядела лица у бара, но не распознала никого из давних завсегдатаев. Она села на стул у двери.

Бармен вытер руки о полотенце, гордо поднял подбородок и зашагал к ней. Он был примечательным молодым человеком с кожей темно-коричневого цвета и кудрявыми пшенично-белыми волосами. Очевидно, он весьма гордился своим орлиным профилем, а мускулистость торса подчеркивал облегающей рубашкой. «Тщетно, глупо, прямолинейно, – думала Джин, – он без сомнения считает себя неотразимым покорителем женщин, раз у него такая замечательная черная кожа и яркие волосы».

Бармен с важным лицом остановился перед ней и посмотрел исподлобья. Лица у бара повернулись к ним. Гул беседы стих.

– Чего изволите?

– Всего лишь лимонад.

Бармен доверительно склонился к ней ближе:

– Я выдам вам один секрет. Лучше возьмите оранжад.

– Почему?

– У нас нет лимонов, – и шлепнул полотенцем по своей руке.

– О'кей, – кивнула Джин. – Тогда оранжад.

Через десять минут молодой бармен назначил ей свидание. Его звали Гем Моралес, он жил в «Лихаче» Карлсона и в дневную смену работал в «Ацтеке».

Джин сказала ему, что заблудилась. Она пыталась найти дядю, но каким-то образом упустила его.

– О, – сказал Гем Моралес, размышляя о чем-то.

Джин встала, чтобы уйти, и положила на стол десятицентовик. Гем смахнул его в ящик.

– В восемь, не забудьте, – напомнил он.

Джин изобразила яркую улыбку. Обычно ей нравились молодые люди. Она восхищалась их крепкими юными телами, с удовольствием ощущала на себе мускулистые руки, поддавалась обаянию беззаботной мужской личности. Но Гем Моралес коробил ее. Он был самоуверен, нагл и бесстыден, и на спасение к нему не приходили те качества, которых он был напрочь лишен: интеллигентность и чувство юмора.

Он прибыл на свидание на назначенные двадцать минут и с важным видом пересек вестибюль, где Джин читала журнал. На нем был супермодный костюм из желтовато-коричневого плиона. Джин в тот вечер надела скромный наряд из темно-синего и белого.

Бармен проводил ее к скоростной маленькой воздушной лодке, купленной не менее четырех-пяти лет назад, и лицо Джин вытянулось от изумления: это был маршалловский «Мунчейзер», модель, которую ей самой так хотелось. Проклятье! Первой вещью, которую она купит, когда вернется на Землю, будет сверкающая воздушная лодка.

Зарычав, «Мунчейзер» пошел вверх с ускорением, которое вдавило Джин в пену сидения, затем выровнялся и помчалась в стальную ночь. Над головой висел единственный спутник Кодирона, маленький яркий Садирон. Внизу проплывали черные холмы, пустынные горы, тундра с комками оливково-серых медвежьих грибов. Один раз им попалось сумрачное небольшое поселение, обозначенное линией желтых огней. Несколькими минутами позже слабое свечение на юге показало им местонахождение Дельты, самого большого города на Кодироне.

– Гем, – сказала Джин. – Вы родились в Ангел Сити?

Бармен раздраженно фыркнул.

– Я? Здесь? Черт возьми! Конечно, нет. Я с Брекстелла на Алнитаке-5.

– А как вы оказались здесь?

Гем легкомысленно дернул плечами.

– Попал в небольшую переделку. Один тип посчитал, что я не такой крепкий парень, каким себя считаю. Он ошибался. Я оказался прав.

– Ох!

Парень протянул руку и обнял Джин. Она сказала:

– Гем, мне нужна помощь.

– Конечно. Все, что попросите. Но потом. Давайте поговорим о нас.

– Нет, Гем, я серьезно.

Он осторожно спросил:

– Что вы имеете ввиду под помощью? Чем я могу помочь?

Джин соткала ему рассказ, в котором подтекст недозволенного был столь силен, что не мог не вызвать его интереса. Она сказала, что старый владелец «Ацтека» Джо Парле владел долговыми расписками, которые считал бесполезными. В действительности они стоили целое состояние и должны быть где-то среди оставшегося от него имущества. Она искала возможность поглядеть на них.

Удовольствие Гема было слегка отравлено мыслью, что свидание с Джин не было следствием его неотразимости. С угрюмым видом он рванул «Мунчейзер» к высокой горной вершине, украшенной синими, зелеными и красными огнями.