Больше Вазгер ничего не успел произнести. Он еще почувствовал короткий и сильный удар в затылок, а затем навалилась темнота. И не было боли — она просто не успела прийти. Наверное, это можно было назвать милосердием.

Слишком поздно Берхартер увидел, что собирается делать Дэфин, и крик рванулся из его горла уже после того, как тетива, щелкнув, послала вперед длинную стрелу. Девятый Охотник не мог изменить непоправимого, а потому лишь смотрел, как стрела вонзается слуге драконов в затылок, как пробивает голову насквозь и все той же едва уловимой глазом молнией уносится дальше, в сторону рощи. Берхартер видел, как удар бросил посланца Змеев вперед, на хрупкую ледяную поверхность болота, как тело проломило тонкую корку и начало неумолимо погружаться в темную жижу, показавшуюся в разломе и выплеснувшуюся на лед.

— Не-е-ет!!! — не своим голосом завопил Девятый Охотник, с болью и ужасом глядя на тонущего в болоте смертного и на опускающего лук Дэфина, который, казалось, только сейчас понял, что натворил. Слишком поздно.

Берхартер не знал, откуда у него взялись силы, но только рука, уже не дрожа, выхватила из ножен меч. Неизвестно, что двигало Охотником, но навряд ли разум — Берхартер не контролировал себя. Дэфин в последний момент что-то почувствовал, однако сделать ничего уже не успел. Остро отточенный клинок, коротко и резко свистнув, обрушился сзади на шею Райгаровой твари, разрубая позвоночник в выбрасывая Дэфина из седла.

Берхартер почувствовал короткий и сильный всплеск чужого недоумения, ненависти и боли, а потом… Потом все внезапно исчезло, и Охотник понял, что остался совершенно один.

Тело слуги Великих Змеев уже скрылось в болоте, и Берхартер знал, что вместе с ним навсегда исчез и осколок Пламенеющего Шара, ради которого было пройдено столько нелегких испытаний. Охотник все еще чувствовал присутствие камня: казалось, протяни руку — и вот он, однако теперь осколок был надежно скрыт и от смертных, и от Вечных, навсегда исчезнув в глубинах болота. Исчез, унеся с собой надежду выполнить приказ Незабвенного, но сейчас Берхартер уже не думал об этом. Райгар остался где-то в прошедшей жизни, он был реален, но все же очень далек. Райгар был Хозяином и создателем, однако даже он не мог предусмотреть всего.

Берхартер взглянул на Дэфина. Тот лежал в снегу, широко раскинув руки и пустым взором глядя в небо. Один глаз его был широко раскрыт, другой чуть сощурен, из-за чего лицо Охотника приняло слегка ироничное выражение, словно Дэфин даже после смерти продолжал с издевкой относиться к Берхартеру. Во взгляде мертвых глаз не было ожидаемого укора — только ирония. И пустота.

Девятый Охотник постоял какое-то время возле тела. Он знал, что должен что-то сказать, он слишком хорошо помнил слова Дэфина, произнесенные им после смерти Энероса, но все-таки не мог заставить себя нарушить тишину, воцарившуюся здесь.

Смежив веки, Берхартер медленно покачал головой и вновь посмотрел на тело Дэфина.

— Упокойся с миром, — неожиданно для самого себя прошептал Охотник и отвернулся. — Прими, Незабвенный, создание твое…

И все, больше ни слова. Над болотом вновь распластала свои крылья тишина, лишь шорох ветра да шелест снега под ногами нарушали ее.

… Он взобрался в седло и в задумчивости пришпорил лошадь. Впереди был очень долгий путь — путь домой, если только дом все еще был у него. Он не знал, что стало с Обителью, но должен был во что бы то ни стало вернуться в Северные горы, он чувствовал себя обязанным сообщить о случившемся. Райгару? Братьям по вере? Кто знает?

Лошадь медленно брела по снегу: в седле, понурив голову, сидел человек, не замечавший холодного ветра, хотя когда-то так сильно не любивший его.

Будь что будет, монах Лумиан возвращался домой — туда, где собирался остаться до самой смерти. Туда, где его никто не ждал. Туда, откуда он никогда не хотел уходить.

Это был огромный хрустальный зал. Струящийся со всех сторон свет преломлялся в гранях его стен и куполообразного потолка, заставляя их переливаться всеми цветами радуги и отбрасывать мириады крошечных бликов.

Они стояли и молчаливо смотрели вниз сквозь прозрачный пол на раскинувшуюся под ними панораму. Зрелище поражало воображение, однако для богов происходящее в нижних мирах было не более чем обыденностью, хотя и несколько более разнообразной, чем обычно.

Первым заговорил Везэльд, хотя старик обычно молчал, лишь изредка высказывая свое мнение.

— Неужели это было так необходимо? — задумчиво произнес Весенний бог, поглаживая перекинутую через плечо косу.

— А ты разве не понял, что наш Незабвенный все решает без нас? — сердито перебил Везэльда Амфарон, с плохо скрываемой неприязнью взглянув на Райгара. Тот стоял чуть в стороне, запахнувшись в свой неизменный плащ из вороньих перьев, и неотрывно смотрел вниз, на город. Две трети всей его площади выгорело почти дотла, остались лишь черные закопченные стены домов, глядящие на мир мертвыми глазницами окон.

Райгар оставил колкий выпад Амфарона без внимания и глянул на Везэльда. Помолчав какое-то время, Незабвенный сделал шаг вперед и остановился.

— Нет, я не жалею о том, что сделал, этот город должен был быть разрушен, и не по моему желанию. То, что частица нашего Дара находилась именно там, само по себе предопределило судьбу Мэсфальда: Пламенеющий Шар — это слишком мощный для нижнего мира сгусток энергии, а потому наш долг сделать все для того, чтобы оградить созданных нами тварей от угрозы, о которой они не подозревают. Даже Великие Змеи до конца не понимают, что на самом деле они получили от нас в подарок, а ведь Пламенеющий Шар — это гораздо больше, нежели ключ к источнику нашей силы. Осколки нашего Дара слишком долго были мертвы, и это не могло не отразиться на их сущности: до сих пор этот Шар не принес ничего, кроме зла…

— Не без нашей помощи, — все так же задумчиво вставил слово Везэльд. — Не без нашей помощи, Райгар.

— Ты прав, — неожиданно легко согласился хозяин Небесного Дворца и Огненного Царства. — Здесь есть и наша вина, но теперь уже поздно что-то менять — мы можем лишь исправить сделанные когда-то ошибки.

— Город отстроят, — покачал головой молчавший доселе Имиронг, подходя к Райгару и кладя ему руку на плечо.

— Нет, — твердо ответил Незабвенный. — Я не допущу этого. Мэсфальд умрет окончательно. Не сейчас — через сотню лет, через два или три века, но о нем позабудут. Один или с вашей помощью, но я сровняю город с землей и задушу его лесами. О нем не вспомнит никто. Эта война велась именно из-за нашего Дара, хотя никто и не ведал об этом, и все следы должны быть уничтожены навсегда. Память живущих в нижних мирах недолговечна, и скоро никто уже не вспомнит о том, что произошло. А это самое главное, именно к этому мы все должны стремиться. Эти забавы — только для нас.

— Возможно, ты прав, — кивнул Каниос, отделяя от своей туманной тоги небольшое облачко и подбрасывая его вверх. Оно медленно поднялось над головами богов и начало расплываться, формируясь в призрачную маску. Сначала на ней возникло лицо Райгара, потом оно плавно перетекло в лик Ньёрмона, Брэннеты, Имиронга… Когда все восемь богов увидели свои собственные лица, облачко расширилось еще больше и приняло форму шара, начавшего быстро вращаться вокруг своей оси, источая бледно-зеленый свет. Каждый из присутствующих узнал некогда сотворенный ими сгусток энергии, но никто не проронил ни слова, продолжая молчаливо наблюдать за происходящим. Вскоре шар прекратил вращение и замер, часть его медленно отошла в сторону и без следа растаяла в воздухе. Облачная фигура приняла странную форму, стала ущербной, а на месте отсутствующего куска появилось блеклое пятно.

— Все так, — кивнул Райгар и мановением руки заставил шар вновь обратиться в туманное облачко, которое спустилось вниз, прямиком в подставленные ладони Каниоса. — Мне жаль, что так получилось. Мы все переиграли друг друга, этот осколок не должен был быть утерян, но, если уж это произошло, не стоит что-либо менять, пусть все останется так, как есть.