— Служебный лифт. Она поднимается.

— На самый верх!.. Селларс говорил, что там резиденция и охрана. Я должен остановить ее! — Внезапно его осенило. — Ее значок, он разрешает ей подняться туда?

Бизли сделал вид, что пожимает плечами, насколько это может сделать существо, у которого нет плеч и слишком много ног. — Нет, если она не сделала что-то, что изменило его. Дай мне проверить. — Мгновение помолчав, он сказал: — Нет. Она должна остановиться на этаже с охраной. Если она попытается подняться выше сорок пятого этажа, скорее всего включится тревожная сирена.

— Иисус Христос. Ты можешь связать меня с ней?

— Я еще не закончил все проверки, но могу попробовать. — В полу рядом с Бизли открылась еще одна дыра. Он шагнул к ней, потом остановился. — Ты знаешь, что на острове торчит целая армия? Какого черта ты хочешь взбудоражить место вроде этого?

— Просто свяжи меня! — крикнул Рэмси.

Бизли сделал несколько запинающихся шагов и упал в яму. Мгновением позже в электрическом коттедже застучал бурильный молоток и, разрывая уши, завизжала пила.

— Иисус Христос, что ты делаешь?

Из дыры в полу донесся голос Бизли. — То, что ты попросил меня сделать, босс. А теперь, не дашь ли ты мне поработать?

Красный огонек продолжал карабкаться вверх. Рэмси уже не мог смотреть на него. Он отвернулся и уставился на пыльную пустыню, покрывавшую всю ближайшую стену. Присмотревшись, он увидел маленькие, похожие на жуков фигуры, наполовину покрытые песком и неподвижные, как ископаемые. Он смутно припомнил, что читал в сети о марсианском проекте МБС, и почему маленькие роботы остановились.

Это научит их доверять машинам, горько подумал он, вздрогнув, когда пила опять завизжала под аккомпанемент бурильного молотка. Стены коттеджа затряслись и, казалось, должны были обрушиться через считанные секунды. Из дыры взметнулся столб пыли. Череп дракона на полке затрясся и разлетелся на куски, кусок челюсть запрыгал за ногами Рэмси.

И посреди всего этого красная точка продолжала безмятежно подниматься.

Тихий лифт поднимался очень гладко, но Ольга все равно чувствовала себя так, как будто гигант сжал ее гигантским кулаком и поднимает вверх к чудовищному лицу, которое она не хочет видеть. Внезапно она сообразила, почему ей приснился цирк, актеры которого умерли — и часть ее жизни умерла вместе с ними. Сейчас она делало почти то же самое, что и тогда — взбиралась по лестнице на высокую платформу, и не важно, что она уже сотни раз делала это, что она поднималась почти механически, переставляя руку за руку отработанным движением, и даже в голове у нее звучали навсегда затверженные слова отца и она готовилась к тому, что будет потом.

"Ты всегда должна быть внутри своих мыслей и вне своего тела, моя дорогая." Внезапно она почти увидела его рядом с собой, на месте Джерома. Папа с чистой, седой бородой и шрамом на носу. Он получил его еще в юности, когда его собственный брат сломал ему нос во время совместного выступления, и это был только один из многих шрамов — на его больших руках остались следы от сетки, канатов шатра и проволочных растяжек. Он часто говорил, что получил их выступая в "Королевском Цирке" вместе с метателем ножей. Впервые он рассказал ей об этом, когда ей были три или четыре года, она страшно испугалась и заревела, и ему пришлось уверить ее, что он пошутил.

От него пахло сосновой смолой, всегда, он использовал ее, чтобы руки оставались сухими. Этим, и вонючими сигаретами мамы, произведенными в России, и даже сейчас, после стольких лет, эти два запаха на мгновение вернули ее в детство. Большие руки отца обнимают маму за плечи или за талию, пока они вместе смотрят репетицию. Мама всегда с сигаретой в уголке рта, подбородок поднят, чтобы дым не ел глаза. Она всегда была прямая, как шомпол, худая, с мускулистым телом танцовщицы, даже когда ей уже исполнилось семьдесят, до того, как она заболела.

— Моя польская принцесса, — так папа называл ее. — Вы только посмотрите на нее, — говорил он, наполовину в шутку, наполовину с гордостью. — Она, может, и не королева, но сложена по-королевски. Зада вообще нет, бедра как у мальчика. — И потом он дружески шлепал маму по заду, и она шипела на него как кошка, защищающая котят. Папа смеялся, подмигивая Ольге и миру. Вы только посмотрите, как великолепно выглядит моя жена, вот что это означало. И посмотрите на ее характер!

Они оба давно ушли: мама умерла от рака, папа вскоре последовал за нею, и все знали, что так и будет. Он сам не раз говорил: "Я не хочу пережить ее. Ты и твой брат, Ольга, пускай бог дарует вам долгую жизнь. И не обижайтесь, если я не доживу до внуков."

Но, конечно, никаких внуков не было и в помине. Брат Ольги, Бенджамен, умер вскоре после родителей, причудливый каприз несчастной судьбы — у него прорвался аппендицит именно тогда, когда он был с друзьями из университета в горах. И задолго до этого она в одну неделю потеряла единственного сына и мужа — и ними все надежды на счастье.

Я последняя, подумала она. Вся цирковая династия — папа, мама, их родители — все заканчивается мной, и может быть закончится сегодня, в этом мрачном здании. В первый раз за все эти дни она почувствовала себя разбитой и раздавленной. Такой печальный финал. Все планы, которые строили эти люди, все детские одеяла, которые они шили, деньги, которые хранили — все закончится вместе с жизнью немолодой женщины, которая собирается отдать жизнь за иллюзию.

Лифт, казалось, полз вверх так же медленно, как поднимающаяся волна прибоя, маленькие квадратики на черной стеклянной панели вспыхивали один за другим. Так печально.

— У тебя есть семья? — спросила она Джерома только для того, чтобы услышать человеческий голос.

— Только мама. — Он, как загипнотизированный, глядел на мигающие на панели огоньки. Она даже спросила себя, видит ли он их вообще. Они переползли с 35 на 36, потом на 37. Для современных лифтов, подумала Ольга, невероятно медленно. — Она живет в Гранвиле, — продолжал Джером. — И еще брат, он живет в Хьюстоне, Техас.

— Ольга? Вы меня слышите? — Внезапный голос в голове заставил ее подпрыгнуть и выдохнуть.

— Что случилось, Оль-га? — спросил Джером.

— Голова заболела. — Она погладила висок. — Кто это? — неслышно сказала она. — Мистер Рэмси, это вы?

— Иисус Христос, не думал, что сумею добраться до вас. Вы должны немедленно выйти из лифта.

Она взглянула на панель. 40.41. — О чем вы говорите? Откуда вы знаете?…

— Оль-га, ты выглядишь больной.

Она махнула рукой, показывая, что не хочет говорить.

— Просто выйдите из лифта! — Очевидный страх Рэмси победил ее растерянность. — Немедленно! Если дверь откроется на сорок пятом этаже, включится сирена тревоги. Охрана бросится на вас прежде, чем вы успеете мигнуть.

Выдуманная головная боль стала настоящей. — Останови кабину, — сказала она Джерому. — На каком мы этаже? — На панели мигало 43. — Мне нужно в туалет, Джером. Хорошо?

— Да, конечно. — Он нажал на кнопку, но кабина уже поднималась на следующий этаж. Ольга затаила дыхание. Наконец кабина остановилась, дверь с шипением открылась, открыв вестибюль, устланный ковром и весело освещенный — на стенах висели сверкающие неоновые картины. Джером столбом застыл в двери лифта. Через мгновение Ольга сообразила, что она должна знать, где туалеты. В конце концов она здесь работает, разве нет?

— Я никогда не была на этом этаже, — объяснила она. Он объяснил ей, куда идти, и она попросила его подождать в вестибюле рядом с лифтом, боясь, что кто-нибудь обратит внимание на то, что лифт слишком долго стоит открытый.

В туалете никого не было. Она вошла в самую дальнюю кабинку и села, не раздеваясь. — Скажите мне, что произошло, — сказала она Рэмси. — Куда вы пропали? Я пыталась дозвониться до вас весь день.

Он объяснил ей что произошло, и Ольга почувствовала себя намного хуже — было трудно представить себе, что даже та маленькая уверенность в себе, которая ей осталась, полностью уничтожена. — Помоги нам бог, Селларс, он… ушел? И кто такой Бизли, который теперь помогает вам? Он армейский специалист или что-то в этом роде?