* * * Когда услышу эхо той молвы — Едва ли удержусь не разрыдаться. Не то беда, что отвернетесь Вы — А то беда, что мне не оправдаться. И все-таки запомните, молю: Хотя разлука сердце мне и гложет, Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я любить не может. Да, Вы не подадите мне руки. А пальцы Ваши так смуглы и нежны… Не то беда, что встречи коротки, А то беда, что речи безнадежны. И все-таки я издали скорблю. Изгнание надежду преумножит! Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я любить не может. Не достигает Вас моя мольба. Ни сократить разрыва, ни измерить. Не то беда, что в мире есть молва, А то беда, что Вы могли поверить. И все-таки я Вас не уступлю, Пусть солнце жжет, а ветер губы студит. Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я… любить — не будет. * * * Обо всех оставивших меня сегодня плачу. Обо всех печальных, но утешенных, Шмыгающих, да, но превозмогших. Нежно-золотистые, мятные, медовые, лимонные Греют вас теперь. Вспоминайте же меня украдкой! Горькую, соленую — Господи, Опять все соль да перец, Терпкую, с какою-то мучительной гримасой… Пресные веселенькие речки Все приходят к сумрачному морю — Водоросли, раковины там, комки живые, Запах иода… Но кто-нибудь один, хоть изредка, Немного подустав От сахарной своей, ванильной, сливочной, помадной, — Возьми да позвони мне, просто так. Утешь меня, скажи, что я была. Прощаясь, повтори мне нараспев Мое неловкое, нелегкое, негибкое, негнущееся имя. * * * Детство мое — история Древнего мира Тает во мне, как свеча, та сретенская квартира. Средневековая юность моя — Песчаные, Сокол… Тускло поблескивает между сентябрьских стекол. И — Возрожденье, рожденье! И тоже уже полустерто. Ласточкино гнездо в районе «Аэропорта». * * * Памяти Даниила Хармса Как канули во тьму все алеуты, Как канули в дыму обэриуты. Как будто бы жило такое племя, Но время их прошло, ушло их время. Фасон широких шляп их выдал. Весь мир таких растяп не видел. Их вывели во двор поодиночке, И не было с тех пор от них ни строчки. Где голы короли — опасны дети. Глядят на нас с Земли, а мы в ответе. Зачем глядишь, дитя, так ясно? Все, сорок лет спустя, напрасно. Покуда голый зад людей дурачит — Ребенок невпопад заплачет. Покуда твердый лоб людей морочит — Ребенок все поймет и напророчит. Беспечные чижи, стрекозы… Уж не страшнее лжи угрозы. Где певчие дрозды, синицы? Запали как пруды глазницы. Преданья островов тех, алеутских… Преданья островов обэриутских… Но жив же алеут на свете! И жив обэриут в поэте. * * * Отболело, отстучало — отошло. Обмелело где журчало, где жило. Стало будто пруд холодный, Темный пруд. Много врут о Вас, Володя. Много врут. Уложила, укачала след в пыли. Проводила, помолчала, все ушли. На пороге, на свободе, на ветру… Много врут о Вас, Володя. Я не вру. Утолиться, утомиться — от и до. А кладбищенская птица вьет гнездо. Дотянуться от ограды до лица. Не мешал бы свет лампады сну птенца. Выбираю час свободный, день и свет. Весь наш труд — есть пруд холодный, Тень и след. Что возьмут с собою годы, Что сотрут? Мало врут о Вас, Володя. Мало врут. * * * Поль Мориа, уймите скрипки! К чему нагрузки? Его натруженные хрипы — Не по-французски. Пока строка как уголь жжется — Пластинка трется. Пусть помолчит, побережется — Не то сорвется. Всадник утренний проскачет, Близкой боли не тая, Чья-то женщина заплачет, Вероятно, не твоя. Лик печальный, голос дальний — До небес подать рукой. До свиданья, до свиданья, До свиданья, дорогой. А кто-то Гамлета играет, Над кем не каплет. И новый Гамлет умирает — Прощайте, Гамлет! Но вот и публика стихает, Как будто чует. Пусть помолчит, не выдыхает — Его минует. По таганским венам узким Изливается Москва. А вдова с лицом французским — Будет много лет жива. Вот газетчик иностранный Дико крутит головой. Кто-то странный, кто-то пьяный, Кто-то сам — полуживой. Усни спокойно, мой сыночек, — Никто не плачет. О, этот мир для одиночек Так много значит! Переулочек глубокий — Нету близкого лица. Одинокий, одинокий, Одинокий — до конца. |
