На мое «когда?» говоришь: «всегда!»

Это трогательно, но неправда.

Нет-нет — повторяю себе — да-да…

Это обморок, но не травма.

В этом облаке-обмороке плыву,

Едва шевеля руками.

И зову тебя, и зову, и звоню

С бесконечными пустяками.

И ленивенько процедив:

«Как дела, дружок, как дела?»

Я, мой миленький, поняла,

Что закончился рецидив.

Не хочу с тобой говорить

Ни о деле, ни о душе.

А прочувствовать, воспарить —

Не хватает меня уже.

И, со вскинутой головой,

Я, чужая в миру жена,

Вот стою тут перед тобой —

Абсолютно разоружена.

Абсолютно, абсолютно,

Абсолютно разоружена.

Хоть маленький сон, хоть малюсенький…

Взгляну на тебя, ничего?

Вот видишь, молюсь и молюсь тебе,

Беспечное ты божество.

За дымной завесой, за пыльною,

И губы ладонью закрыл.

Боишься, я крикну — «забыл меня?»

А ты — ничего не забыл.

Ну, как вообще?

Говоришь ты уверенно,

Дрожащие губы мои пригубя.

Да видишь, жива!

Отвечаю растерянно…

Жива без тебя.

     Без тебя.

     Без тебя.

     Без тебя.

Да я сама такой же тонкости в кости.

Возьми и скомкай, и сломай меня в горсти.

Но я не хлипкая, взгляни в мои глаза!

Скорей я гибкая стальная полоса.

…Не слушай, миленький, все это болтовня.

Уж как обнимешь, так отпразднуешь меня.

Не бойся алого дразнящего огня,

А бойся маленькой заплаканной меня.

А вот теперь другая женщина

Пускай — слова мои споет.

А я писала между жестами,

Навзрыд, навылет, напролет.

Слова обуглятся, оплавятся

И — канут в дымчатый песок.

Но, может быть, тебе понравится

Чужой высокий голосок?..

Хочу увидеть тебя в костюме.

В волшебно-серо-стальном костюме…

Конечно, прежде иного хотелось,

Но это было вотще, вотще…

А я уже и не рвусь на части!

Чего же я буду рваться на части?

Ведь ты теперь — большое начальство.

Да и вообще, и вообще, и вообще, и вообще,

И вообще!

Мы другие, но все же мы те же.

Все давно в тайниках, в дневниках,

Мы встречаемся реже и реже.

Реже некуда, реже никак!

Я твой день, уже позавчерашний,

Но — целую твой ветреный лоб,

И — мурашки, мурашки, мурашки, мурашки,

Мурашки — и полный озноб.

Я теряю тебя, теряю.

Я почти уже растеряла.

Я тираню тебя, тираню.

Позабудь своего тирана.

Вот бескровный и безмятежный

Островок плывет

Чистопрудный.

Заблудился мой голос нежный

Над Неглинною и над Трубной.

Я теряю тебя, теряю.

Просто с кожею отдираю.

Я теорию повторяю,

А практически умираю!

И играет труба на Трубной,

И поют голоса Неглинной

Над моей головой повинной,

Над душою моей невинной.

Так идем по стеклянной крошке,

Напряженные, злые оба.

Намело на моей дорожке

Два совсем молодых сугроба.

И оглядываюсь еще раз,

И беспомощно повторяю:

Ну, услышь мой дрожащий голос,

Я теряю тебя, теряю.

Ожидание — это чужое кино.

Обещание чуда — не чудо.

Как в кино, забери меня, милый, в окно.

Забери меня, милый, отсюда.

Сколько лет провела у стекла, у окна.

Да теперь это больше не важно.

Забирай меня, если тебе я нужна,

Поцелуй меня коротко, влажно.

Вероятно, иное иному дано.

Я нелепа, я слишком серьезна.

Окуни меня, милый, в кино, как в вино:

Окуни меня, если не поздно.

Выбирай мы друг друга и не выбирай,

Но должно было грянуть все это.

Забирай меня, милый, скорей забирай.

А не то — моя песенка спета.

Попил кровушки моей? До свиданья.

Нету музыки — разбилась пластинка.

От бездарного самообладанья

Пусть спасет тебя другая кретинка.

Не можешь быть, как книга, с полки снят,

Не будешь ни подарен, ни потерян.

Был близок — стало быть, и свят.

И святость выше всех материй.

Не станешь перевернутым листом,

Ни скомканной, ни вырванной страницей.

Взойдя над запрокинутым лицом —

Ты, как и я, обязан сохраниться.