* * * Смеркалось. Только диссиденты Руками разгоняли мрак. Любви прекрасные моменты Не приближалися никак. Когда, помыслив хорошенько, — Ни срам, ни пасквиль, ни донос — Всемирный голубь Евтушенко Письмо за пазухой принес. Я над ответом хлопотала, Письмо вертела так и сяк. Но что-то в воздухе витало — Один лексический пустяк. Чего ждала — уж не команды ль? Спаси меня и сохрани… Но все твердили — Эмка Мандель, И было отчество в тени. Кого спрошу? Никто не дышит В окошко дома моего. И каждый пишет, да не слышит, Кругом не слышит ничего. Обременен нездешней славой, Любимец всех концов Земли, Наш письмоносец величавый Исчез в сапфировой дали. …На всякий случай, на пожарный, Я в Шереметьево приду, С цветами глупыми, пожалуй, — Стоять в каком-то там ряду… Смеркалось, да. Но, тих и светел, Приемник голоса ловил. Один Коржавин нас заметил И чуточку благословил. В 1983 г. меня нашло письмо Коржавина, а ответа я не написала тогда — не знала, куда и как обратиться, не умела. Лет шесть назад я вдруг придумала этот стишок, а через неделю-другую Н.М.К. сошел с шереметьевского трапа. Все нашлись, все более или менее встало на свои места. * * * Нет, советские сумасшедшие — Не похожи на остальных! Пусть в учебники не вошедшие — Сумасшедшее всех иных. Так кошмарно они начитаны, Так отталкивающе грустны — Беззащитные подзащитные Безнадежной своей страны. Да, советские сумасшедшие Не похожи на остальных. Все грядущее, все прошедшее — Оседает в глазах у них. В гардеробе непереборчивы, Всюду принятые в тычки, Разговорчивые, несговорчивые, Недоверчивые дички… Что ж — «советские сумасшедшие», Ежли болтика нет внутри? Нет, советские сумасшедшие Не такие, черт побери! Им Высоцкий поет на облаке. Им Цветаева дарит свет… В их почти человечьем облике Ничего такого страшного нет. * * * На белый или на черный Пришел ты на этот свет, — Я муза твоя, Ученый, Хочешь ты или нет. Птицею ли ночыо, Знаком ли прописным — Я бы была иною, Если б ты был иным. Я нянькой была твоею, Качала тебя в горсти. Я муза твоя. Я смею Стоять на твоем пути. В бездне твои находки. Парус твой унесло. Я твоей утлой лодке Верное дам весло. Профиль позолоченый Сверху всех твоих дел. Я муза твоя, Ученый. Такую ли ты хотел? Ладонь человечья — мякоть. Глазам твоим горячо. Ты не умеешь плакать — Зачем же мое плечо? Дерево с черной кроной. Окна твои без сна. Я муза твоя, Ученый, Мать, сестра и жена. Нет тяжелее груза — Знать, что всегда с тобой Женщина или муза — Та, что зовут судьбой. * * * Под ветром грозовым дрожа, Ладони лодочкой держа, Я глухо, я тревожно: А если будет все нельзя, Ну вот однажды — все нельзя, То можно, если все нельзя — Лишь ЭТО будет можно? По гладкой наледи скользя, От детской робости дерзя, Я — путано, я — сложно… А если будет все нельзя, Ну вот однажды все нельзя, То можно — если все нельзя, Пусть ЭТО будет можно? Я в затрапезном, я в бреду… Не о любезном речь веду, О том, что непреложно. Ведь если будет все нельзя, Не может быть, чтоб все — нельзя, Но все же — если все нельзя — Пусть ЭТО будет можно… * * * Теперь все чаще хочется друзьям Сказать: благодарю вас, дорогие, За то, что вы со мной, когда другие Рассеяны давно и там и сям. Меня благословлявшие вчера Сегодня не успели попрощаться. Им незачем оттуда возвращаться, А мне туда покуда — не пора. Но вот однажды старенький альбом Ленивою рукой достанем с полки. Ах, зеркала печальные осколки Дают изображение с трудом. То памятное наше торжество — Где ты теперь звучишь, мой голос слабый? Была бы слава, я б делилась славой, Но ничего здесь нету моего. И станут возрождаться имена, Как будто возвращенные из плена: Сначала Валентин, потом Елена. И лучшие настанут времена. Мы, как живые, под руки пойдем, И будет исходить от нас сиянье. И целый мир нам будет — милый дом. И сгинут рубежи и расстоянья. Пока же мне не подан тайный знак, Стихи я стану складывать и вещи. Мне кажется, виденье было вещим — Мы свидимся — не знаю, где и как! Твержу себе — не надо больше петь. Прошу тебя, молчи, моя аорта! Не хочешь? Ну тогда какого черта! И я ведь тоже не хочу терпеть. |
