He моих ли мук творенье

Строчкой бронзовой болит?

Но моих ли рук варенье

Пенкой розовой бурлит?

Может, что-нибудь не вышло? —

Непонятно мне самой.

Но варение из вишни

Отогреет нас зимой.

Я слежу недремным оком

За загадкой бытия,

А она исходит соком —

Вишня, ягода моя.

Я — без зависти, без злости.

Но сама с собой борюсь,

И, как ягода без кости,

В чьем-то вареве варюсь!

Не мое ли это пенье —

Горло тонкое дрожит?

А вишневое кипенье —

Будто фея ворожит.

Может, что-нибудь не вышло? —

Непонятно мне самой.

Но варение из вишни

Отогреет нас зимой…

Эта книга пропахла твоим табаком

И таким о тебе говорит языком:

Не жалей ни о чем, дорогая!

И не то чтоб со мною был прежде знаком,

И не то чтобы мною был прежде иском —

Так и жили, не предполагая…

Этой книги, которая ростом с вершок,

Я потрогаю тонкий еще корешок.

«Не жалей ни о чем, дорогая!» —

Прочитаю в твоем торопливом письме

И — простейшие числа слагаю в уме.

Так и жили, не предполагая…

Я могла б написать: никого не виню!

Сообразно характеру, духу и дню —

Не виню, ибо верю в удачу.

Но споткнусь о корявую эту строку

И щекою прильну к твоему табаку,

И — не плачу, не плачу, не плачу…

Из подарков судьбы, украшений грошовых,

Чьих-то памятных писем, календарных примет —

Выбираю крыжовник, зеленый крыжовник,

Чрезвычайно неброский и непопулярный предмет.

Примеряя к лицу эту жизнь, эту участь,

Я бесчисленно морщусь и фыркаю. Но

Я ценю кислецу, уважаю колючесть,

Различаю под матовой кожей зерно.

Если можешь понять его — и шипы, и зеленость,

И непышные ветки, и недорогие плоды, —

Так поймешь и меня — запечатаных губ распаленность,

И дрожащие пальцы, и путаные, и потайные лады…

Лето нынче тянется долго-долго,

впрочем, как всегда, это не летально,

привези мне книжечку Конан-Дойля,

я люблю как девочка эти тайны.

Ни чутья, ни опыта, зябко, зыбко,

но зато читается до заката,

это или опиум, или скрипка,

что бы это ни было — все загадка.

Лето нынче долгое, небо цвета

темно-грозового, порохового.

Привези мне книжечку Стефан Цвейга, —

сердце просит жгучего, рокового.

Маленькая женщина под вуалью,

глупенькая птичка желает боли,

ей не страшно сжечь себя хоть буквально,

ах, не надо, милая, Бог с тобою.

Это лето долгое, что ни книга —

дамочка с причудами в главной роли,

привези, пожалуйста, Стивен Кинга —

пусть уж лучше мистика будет, что ли.

Призраки любви так и ходят рядом,

что это за стыд, что за оперетта?

Только бы не сжечь все единым взглядом,

перед тем как на зиму запереться.

«Песнь о Нибелунгах»…

ах, не отвлекайся,

ах, не увлекайся

книжками, дитя!

Низко пролетает

Акка Кнебекайзе,

мягкими крылами

тихо шелестя.

Смейся, да не бойся,

бойся, да не кайся,

старшего не трогай,

младшего не смей.

Низко пролетает,

Акка Кнебекайзе,

старая вожачка

племени гусей.

Книжки — это дети,

дети — это книжки,

горькие лекарства

дорогой ценой.

Акка Кнебекайзе

пролетает низко,

Акка Кнебекайзе —

прямо надо мной.

Тают денежки мои,

Воробеюшки мои.

От любови до любови

Хоть пятак да утаи.

Тают денежки мои

И идеюшки мои.

От удачи до удачи

Хоть на грош да утаи.

Тают денежки мои

И надеюшки мои…

Видно, плохо дело: шиш

От себя что утаишь.

Тают денежки мои,

И идеюшки мои,

И надеюшки мои…

В нашей жизни стало пусто.

Не вернешь себя назад.

Где вы, пирожки с капустой?

Где ты, райский аромат?

Продавали по соседству,

Там, у Сретенских ворот.

Меня баловало детство —

Все теперь наоборот.

Мне уже все двадцать с гаком.

Как летят мои года!

Не забуду сушки с маком,

Не забуду никогда.

О, мороженщик-шарманщик!

О, любви запретной бес!

Мне фруктового стаканчик

Нынче нужен позарез…

Где вы, уличные сласти?

Где бушующие страсти?

Где ты, святочный уют?

Ничего не продают…

Я свое заброшу дело,

Я пойду куда давно

Я уже пойти хотела —

В престарелое кино.

И откроются киоски,

Только выйду из кино.

Тетка с видом эскимоски

Мне протянет эскимо.

Я пойму: в Москву большую

Опустилось божество.

Пирожки с капустой чую,

Ощущаю волшебство…