Ну вот, ура, сказал я себе. Еще пятнадцать шагов – и мы у цели!

Я потянулся к следующей щели в стене и неожиданно столкнулся с небольшой проблемой. Ну, небольшой – это как посмотреть…

Оказалось, что, пока я выдыхал в облаке, правое ухо и щека примерзли к стене.

Как я уже говорил, чтобы долезть до самой крыши, нужны решимость, накачанные мышцы, опыт многих лет тренировок. Все это надо захватить с собой. А еще с собой не помешает захватить…

ЛИЦО!

Которое плотно пристало к стене, словно прибитое гвоздями, и, не скроем, известная его часть на ней и осталась – после того как я набрался решимости резко его от стены оторвать. Едва я сделал это, решимость сменилась яростью, я едва не лопался от злости. Впрочем, это-то мне и было нужно, чтобы все-таки завершить восхождение.

Ох, как я был зол! Каждый шаг сопровождался отчаянными ругательствами. Когда до крыши здания оставалось чуть более метра, я остановился. Что, может, покрасить это каменное чудище кровью? Да ладно тебе. Я вынул из рюкзака трафарет с горой (ну да, я понимаю, так нечестно, но чтобы рисовать по-настоящему, нужны обе руки, а на стене это, сами понимаете, не вариант), приклеил его на стену и залил синей краской из баллона.

И тут откуда ни возьмись у меня за спиной появился вертолет и чуть не сдул меня со стены.

– Вы арестованы! – перекрикивая шум винтов, раздался из динамиков голос.

Я посмотрел вниз. Винт разогнал туман. Впервые за последний час я сумел разглядеть внизу, с крыши почти трехсотметрового небоскреба, улицу.

Рядом с мной нарисовалась черная веревка. С крыши на меня смотрели, перегнувшись через парапет, двое незнакомых людей. Лица одновременно озабоченные и сердитые.

– Давай хватай веревку!

Еще чего! Мне остался всего метр с хвостом до цели! Я полез вверх.

– Веревку хватай, говорят тебе!

Я долез доверху и лег подбородком на парапет. Они схватили меня за плечи, завели руки за спину и застегнули на запястьях наручники. Одеты в форму отряда быстрого реагирования, на головах – бейсболки нью-йоркской полиции. Плюс оказалось, что их там не двое, а черт-те сколько.

Один из спецназовцев наклонился и тихо сказал мне в самое ухо – окровавленное, то, что примерзло к стене:

– Парень, ты каким местом думал, когда сюда полез?

Затем резко поставил меня на ноги и передал обычным полицейским.

– Так. Срочно везем этого недоумка в неотложку.

ПЕРВЫЙ НАСТОЯЩИЙ ШОК я испытал, выйдя из лифта: едва открылись двери, меня ослепили вспышки фотокамер. Целая толпа журналистов. Почему? Откуда они взялись тут? Когда успели? Я же еще десять минут назад был на стене…

– О, да парню и шестнадцати нет!

– Как вас зовут?

– Смотрите, кровь!

– Зачем вы это сделали?

– Вы сумели долезть до самого верха?

Я не стал отвечать на их вопросы. Что уж там, я даже смотреть на журналистов не стал. Тут ведь вот какая штука. Самый смак в граффити – не качество исполнения, а загадка, как это сделали.

Какой-нибудь пассажир метро проезжает каждый день мимо запасных путей и видит там забытый состав, семнадцать грузовых вагонов. Месяц за месяцем они стоят, одинаковые и непримечательные, и вдруг в один прекрасный день пассажиры лицезреют их изукрашенными от крыши до колес яркими граффити. Водитель каждый день много лет подряд проезжает под одним и тем же виадуком и вдруг в один прекрасный день замечает, что весь бетонный потолок изукрашен непонятными ярко-оранжевыми и зелеными знаками.

Как это сделали?

Возвели леса?

За одну ночь сначала возвели леса, покрасили, потом разобрали?

Сколько людей принимало в этом участие?

Куда смотрела полиция?

И вообще, за каким дьяволом?

Вот за этим самым дьяволом. Ради загадки. Ради того, чтобы прохожие долго ломали себе голову. И, скажу я вам, отчаянно жаль, что граффити, сделанных ради загадки, так мало.

Мои голубые вершины были не бог весть какой величины, но зато я оставил их в таких местах, где их вообще, может быть, никто никогда не увидит – разве что какой-нибудь уставший после долгого дня офисный работник или мойщик окон. Меня поймали на шестом по счету небоскребе. Я собирался разукрасить девять. Почему именно девять? А черт его знает. А теперь весь мир поймет, как я это сделал. Загадка сама собой разгадалась, а хуже всего, что меня еще и сцапали.

Впрочем, это я в тот момент так думал.

Я ожидал, что в травматологию явится мама и оторвет мне для симметрии левое ухо, но она так и не возникла. (Кстати, выяснилось, что правое ухо было на месте, да и большая часть щеки.)

Травматолог, по виду индус, пару минут изучал мое лицо под яркой лампой, затем спросил, что случилось, кивнув в сторону стоявших в проеме двух полицейских, словно подумал, что это они меня так разукрасили.

– Лицо примерзло к стене дома.

– Полил бы теплой водой, сразу бы отмерзло.

– Кабы у меня была с собой теплая вода, я бы непременно именно так и поступил.

– В общем, я сейчас промою рану и наложу пару швов.

В неотложке я провел меньше часа. Потом меня отвезли в участок и заперли в пропахшей какой-то дрянью комнате с односторонним зеркалом. Что и говорить, выглядел я не шикарно. Признаться, и чувствовал себя не очень. Голова гудела, болели руки и ноги. Четыре ногтя треснули пополам – ощущение, словно пальцы окунули в серную кислоту. Врач в неотложке даже смотреть на это не стал.

Минуло, по ощущениям, два дня, прежде чем дверь снова открылась. В комнату вошел усталый на вид следователь в помятом костюме; в руках у него были мой рюкзак и какая-то толстая папка. Содержимое рюкзака он вывалил на стол и тщательно изучил все, предмет за предметом. Закончив, он сгреб все обратно в рюкзак, посмотрел на меня и покачал головой.

– Ну ты и влип, Пит.

– Пик, – поправил его я.

– В смысле пик? Горный?

– Ну да.

– Ничего себе имечко!

– Какие родители, такое и имечко.

– Во-во. Я только что имел удовольствие беседовать с твоей мамой. Она выдала мне официальное разрешение забить тебя бейсбольной битой насмерть.

Добрая любимая мама.

– Но кроме нее мне еще звонили, – добавил он. – Знаешь, кто это был? Наш дорогой мэр. Представь себе, парнишка, я служу в полиции тридцать пять лет, и до сих пор мэр мне ни разу не звонил. И, скажу я тебе, он в бешенстве. Оказывается, он сегодня как раз был на приеме в Вулворт-билдинг. Охрана сначала подумала, ты террорист какой, но теперь видно, что ты самый обыкновенный кретин.

Он явно ожидал от меня ответа. А что я мог ему сказать? Он прав! Я таки кретин! Надо было внимательнее изучать режим работы здания и расписание мероприятий на назначенный мной день, а уж потом лезть на стену. Теперь понятно, откуда взялась пресса: они не меня прибежали со всех ног снимать, они давно были в здании на приеме у мэра, а с ними и полицейские, включая спецназ.

– Так что придется тебе немного посидеть в каталажке.

– В какой еще каталажке?

Это, видите ли, был мой первый визит в полицию.

– В следственной тюрьме для несовершеннолетних. Пока тебе не предъявили обвинение, посидишь там.

Видимо, на моем лице отразилось удивление, так как следователь принялся разъяснять, что для несовершеннолетних существует отдельная судебная система и что окружной прокурор должен решить, какие мне предъявлять обвинения, а затем я должен предстать перед судьей и сказать, признаю я себя виновным в том, что мне предъявлено, или нет.

– И после этого я смогу идти домой, – сказал я.

– Как повезет. Может, тебя отпустят, а может, и нет. Это будет зависеть от назначенного залога и согласия родителей его внести. А то еще, может быть, судья и вовсе откажется выпускать тебя под залог, и ты промаешься в каталажке до самого суда или вынесения приговора. Запросто можешь проторчать там несколько месяцев, суды и без тебя завалены работой.

У меня язык прилип к нёбу.