— ЕвроГулаг у нас тут, да, Эдик? — хитро вдруг улыбнулся армянин. — У тебя дома был такой ухоженный белый туалет, Эдик? У меня ни хера.

— И у меня такого не было, — признался я. — Новое насилие это называется. Евроремонт, Евро-Гулаг… белые вылизанные раковины туалетов…

— А пиздят так же больно, — закончил он мою мысль. — И срока дают, не порадуешься…

Потом он стал говорить о 120-миллиметровых минометах. О таблицах, по которым совершают наводку. Я не сказал ему, что стрелял из 120-миллиметровых в Сербии. И что стрелял и из 80-миллиметровых. Я молчал как партизан. Всякому человеку хочется сказать, что и он сведущ, а тем паче мужчину хлебом не корми, дай обнаружить свои знания оружия и войны. Но я молчал о своих войнах. Я даже Юрке Карлашу о них ничего не говорю. Да я даже и не писал о войнах толком. Так, урывками. И не стану писать. Опасно. Пришьют какую-нибудь задним числом вину, обвинят в чем-нибудь. Нет уж.

Под монотонные военные и разбойные воспоминания армянина мы вымыли туалет. Далее день покатился в ритме радиоприказов. Вызвали заготовщиков нашего отряда. Затем вызвали отряд в столовую. Мы с отрядом тоже проследовали в столовую, а в помещении оставался только ночной дежурный Барс, он спал в одеяле в большой спалке у самой комнаты завхоза. Когда мы вернулись из столовой и зэки только было расположились в курилке и пищёвке и забегали с банками и кипятильниками, как половину отряда под кодовым названием «Спорт-экспресс» вызвали в клуб смотреть спортупражнения по большому телевизору. Изощренное издевательство это специально придумано, чтоб не оставлять зэкам ни глотка свободного времени. Они ушли унылые, тяжелая каша оттягивает их желудки и будет клонить их ко сну там, в клубе. Они будут спать с открытыми глазами, а те, кто не может так спать, попадут на карандаш к козлам, крадущимся по проходам легкой оленьей походкой подлых чингачгуков. Мы с Акопяном, как дежурные, остались в отряде. После ужина мы опять вымыли туалет и затем сдали свои повязки Варавкину и Мамедову. Уже смеркалось.

Однажды, вместо того чтобы читать старую газету, обыкновенно это были «Аргументы и факты», саратовский выпуск, дядя Вася принес из клуба аккордеон и сел у окна спиной к нему. Рядом с ним сели Антон и Юрка Карлаш. За окном шел дождь.

— Будем петь, — объявил Антон безапелляционно. И было ясно, что надо петь. — Ты, Юрок, наблюдай.

— Мне нужно человек десять-пятнадцать, — заметил Карлаш. — Запоминайте слова, — сказал он нам, — а еще лучше запишите. У нас три песни. «Легко на сердце от песни веселой», потом

и песня из мультфильма «Бременские музыканты» —

— Давай, Василий, — скомандовал Антон.

Дядя Вася развел аккордеон, чем издал звук долгий и смешанный, пробежал по клавишам, и Юрка запел:

А мы должны были петь припев. Вот какой:

Я старательно разевал рот. Оглядывая в то же время своих сотоварищей по несчастью. Форменное стадо бритых обезьян сидело на клубных стульях и вопило. Кто громко, кто тихо. Кто выпучил глаза, а иные их прикрыли. Али-Паша пел беззвучно. И то верно, негоже такому большому азербайджанскому турку, осужденному на пятнашку, широко разевать рот. Несерьезно. Несолидно. Ансор — наш начальник пищёвки, молодой, иссиня-черный и блестящий, как черный кот, с розовым лицом еле открывал рот. По-видимому, стеснялся. Вообще за исключением грузин, кавказцы, по-моему, поют неохотно, считая, по-видимому, что не мужское это дело. Чечены, исполняя свои суфийские хороводы, свой «зикр», не поют, а выкрикивают.

Итак, обезьянами мы пели. Крайне идиотские, нужно сказать, тексты. «Любят песню деревни и села и большие города», нужно было еще поселки городского типа и отдельные северные чумы перечислить. И какое различие между деревней и селом? — задумался я. Село больше деревни. Деревня, наверное, означало, по корням слова судя, скопление деревянных домов, а село — это поселение. И может быть, не только деревянных домов.

«Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда свободы».

Загрохотал гром. Явились из локалки четверо обиженных во главе с Купченко и присоединились к хоровому пению.

Далее Юрка стал записывать тех, кто, по его мнению, годился для участия в КВН и будет петь это попурри из трех песен на конкурсе КВН колонии.

— Запиши Савенко, — сказал Антон.

— Не умею, у меня ни слуха, ни голоса. Отец у меня пел. Жена покойная была певицей, а я никакой в пении… — попытался я избежать позора.

— Ничего, ничего, — строго сказал Антон. — Я за тобой наблюдал, ты пел старательно.

— Да, — сказал Юрка, — на подпевке будешь, Эдуард. У нас есть кому запевать: я и Зайцев, а вы припев на себя, ребята, возьмете.

Так я попал в хор 13-го отряда. Я утешил себя тем, что я не вор в законе и что вместе со мной в хор попали два наших краснобирочника — молодой Сафронов и Горшков, а также наркоман Кириллов и вообще большая часть вполне уважаемых зэков. Вася Оглы не попал, да его никто и не долбал, чтобы шел; когда человек отсидел почти двенадцать лет из пятнадцати, все понимают, что нужно иметь совесть и не доёбывать человека.

Репетиция у нас была одна. Несмотря на то что планировали провести несколько. Но если зэк, даже такой, как Антон, вместе с Юркой Карлашем предполагает, то лагерная администрация осуществляет, потому все время находились официальные мероприятия, которые следовало проводить в ущерб репетициям хора. На единственной репетиции нас сосредоточили за кулисами, потом вывели. Карлаш расположил нас в два ряда. В центре у самых микрофонов встали Юрка Карлаш и Зайцев. Зайцев на воле готовился стать певцом, а повысил свою квалификацию уже на зоне. Выжатый как лимон из чая человек небольшого роста, лет тридцати пяти или чуть больше, Зайцев, как говорил Карлаш, после того как получил несколько грамот от министерства культуры Саратовской области и призы на конкурсах поющих бедолаг ГУИНа, стал страдать манией величия и воображать для себя блистательную карьеру оперного певца. По мнению Юрки, он вполне обычный талант, достойный провинциальной самодеятельности. Но как бы там ни было, петь Зайцев умел лучше всех нас, может, не лучше Юрки, но пел как профессионал, разевая глотку, но не горлом, а внутренностями. Мы же все неправильно пели ртом. Зайцев и Юрка запевали: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер», — допевали куплет, а мы заводили припев:

Мы репетировали часа полтора. Зал был огромный и пустой, высокий, пах паркетной мазью, или чем там он пах, кисловато, но в любом случае испускал запахи обильного зэковского, ничем не ограниченного труда. Время от времени в зал входил тот или иной офицер, останавливался, разглядывал нас и уходил. Клуб тоже построили сами зэка, как и столовую, построили с расчетом, что лагерное население никогда не иссякнет. Что тысячи наказанных преступников будут здесь ронять на грудь отупевшие от лагерного искусства бритые бошки. Лагерная демография в отличие от демографии воли здорова и сильна. Упругие кривые роста мощно тянутся вверх, как бамбук на Дальнем Востоке, преступников в России рождают все больше и больше, поскольку наглый Закон насилует свободы, и от этой насильной любви родились мы — бритоголовые ребята российских зон.