Ебаный Кремль — каменный паук — символ феодального насилия над Россией. Оттуда хитрые и жадные вожди сосут соки из народов России, думал я. Мы свергнем тебя, каменный паук, и на освободившемся месте устроим общественный парк. А твои вонючие хоромы разнесем в кирпичную пыль… «Кипучая, могучая, никем непобедимая», — лживо выдували трубы. Так как побежденная на самом деле страна. И срывает злобу на нас, осужденных.

Горбунок вернулся. «Пошли обратно в отряд», — только и сказал он мне. Я не стал его расспрашивать о причинах. Так распорядились. Мы вернулись в отряд.

— И что мне теперь делать? — спросил я Горбунка.

— Чего хочешь, то и делай, — ответил он. Бесстрастно.

Потому я пошел в ПВО, сел в угол, вытянул под партой ноги и открыл амбарную книгу: журнал дублеров СКО 16-го отряда. Если заскочат козлы, возникает вопрос: чем ты, осужденный Савенко, занят? Отвечаю козлам: занимаюсь составлением месячного отчета деятельности дублеров СКО 16-го отряда.

Но день этот обещал стать длинным и полным противоречий. Потому что вскоре прибежал перепуганный дежурный по отряду.

— Савенко, тебя к телефону, майор Алексеев! Быстрее!

— Осужденный Савенко Эдуард Вениаминович, срок четыре года, — затараторил я. — Начало срока…

— Не надо, — сказал Алексеев.

— …слушает, — закончил я.

— Вы хотите встретиться с представителем президента по вопросам помилования Приставкиным?

— Если он этого хочет, я не против.

Я было собрался рассказать майору историю моих разногласий с Приставкиным, начиная с первой встречи в парижском магазине «Глоб» на улице Бюси, где Приставкин выступал вместе с писателем Львом Разгоном. А дело было в конце 80-х годов. Я тогда пришел в магазин случайно, но не выдержал тональности их речей, они вовсю поливали Родину. А Разгон скрипел о лагерях… Я взял слово, мне его не давали, но я взял и сказал им, что они позорят Россию, выставляя ее на Западе в черном цвете. А позднее, через годы, памятуя, очевидно, об этом эпизоде, Приставкин выступал в печати против меня. И даже недавно, я уже сидел, ответил на вопрос «Литературной газеты»: «Пусть Лимонов сидит, где сидит».

Но я понял, что майор из моих объяснений ничего не поймет.

— Так что мне ему ответить? — спросил майор глухо, очевидно усмиряя свой избалованный в колонии нрав.

— Скажите, что хочу встретиться.

Майор повесил трубку. Так как мне не было дано никаких инструкций по поводу того, как себя вести и что дальше делать, я вернулся в ПВО. Тощий восемнадцатилетний Дима, пацан с личиком младенца, но выше меня на голову, спросил, что происходит. Лещ натаскал Диму на писаря, у него был неплохой почерк, но он делал чудовищные грамматические ошибки. Я сказал, что меня хочет видеть Приставкин, представитель президента по помилованию. Дима вдруг испугался: «Они чего, сюда придут?» Я не знал, что ему ответить. Однако ему ответили сами события. В ПВО влетел капитан Жук, начальник 16-го отряда, тощий, как болт, офицер.

— Савенко, собирайтесь. Пойдете в тринадцатый отряд.

— С вещами? — спросил я.

— Нет. У вас все в порядке с одеждой? Возьмите с собой тапочки. Быстрей, быстрее!

Я забежал в спалку, вытер лицо полотенцем, освежился. И побежал за Жуком, тапочки в руках. Мы влетели в 13-й отряд. В локалке было пусто. Только Антон, завхоз, приветствовал меня: «Эдуард, давай в ПВО, пулей». Я сменил туфли на тапочки и зашагал в ПВО.

Там сидели лучшие силы 13-го отряда. Всех возможных trouble-makers, тех, кто мог задать каверзные вопросы или раскрыть лагерные тайны, сбагрили. Кого услали на промку, как меня пытались услать утром. Кого спрятали в ШИЗО, а нескольких очень умных загнали в клуб. Администрация — опытные люди, все учились у лучших лжецов и фальсификаторов России, начиная с фельдъегеря князя Потемкина Таврического. Искусство лжи — лучшее из искусств российских, в коем преуспела моя Держава вельми и весьма, подумал зэка Савенко.

Зэки заулыбались, увидев меня.

— Садись, Савенко, на второй ряд, — сказал майор Панченко, наш отрядник, то есть начальник отряда.

Я сел. И мы стали ждать.

Ждать пришлось долго. Наступило время обеда. Я спросил Панченко, с кем же мне обедать. С 13-м отрядом? Или вернуться в 16-й? Он приказал мне встать в строй в 13-м. Ложку я с собой не взял, потому мне пришлось пользоваться ложкой Юрки Карлаша, председателя СКО 13-го. Солнце уже палило нещадно, когда мы промаршировали в отряд. Обед в этот день для 13-го отряда был коротким.

Стоило нам вернуться, как нас опять усадили в зал ПВО. Нас было не меньше двадцати, но не больше двадцати пяти. Юрка Карлаш, грузин Бадри, Вася Оглы, чеченец Руслан, друг Васи — Ляпа, азербайджанец Ансор (этот у нас заведовал пищёвкой, крупный молодой человек с крупными руками и ногами, ему загоняли жирные дачки), наш бригадир Али-Паша — слон с золотым добрым сердцем, Кириллов — высокий парень с желтой биркой наркомана, вечно читающий книги, лучшие из обиженных во главе со спортсменом Купченко, короче, весь джентльменский состав, самые разумные элементы отряда. И я впереди, один на втором ряду, на первом не было никого. Мы сидели и задыхались, так как окна нам почему-то закрыли. Не то чтобы не было сквозняка или по какой другой причине? У входа в отряд на крыльце томились завхоз Антон и отрядник майор Панченко. Переминались с ноги на ногу, нервничали.

— Так тебя, что, к нам навсегда перевели или на один раз, Эдик? — спросил меня из-за спины Вася Оглы.

— Да хер его знает, — ответил я шепотом. — Утром на промку хотели загнать, сейчас вот сюда приволокли.

В это время влетел Антон.

— Сафар, гони по-быстрому в шестнадцатый, пусть с его шконки (Антон указал на меня) табличку снимут. Бери табличку и на его старое место повесишь. Пулей!

Сафару трудно было пулей, потому что в нем все 150 кг есть, но он потрусил слоном.

— Вдруг спросят, где ты спишь? — объяснил мне Антон. — Ты не говори, что в шестнадцатом, говори, что здесь живешь.

— Так меня чего, совсем сюда или на время?

Подошедший сзади Антона отрядник Панченко ответил за него:

— Я так думаю, что сюда вернут тебя. К этому идет.

— И чего переводили? — спросил я, ни к кому не обращаясь.

Сафар вернулся с черной металлической табличкой, на ней написаны Ф.И.О., срок, начало, конец срока, статья, по которой осужден. Ее повесили на мою бывшую шконку, а мы продолжали изнывать от жары и отсутствия воздуха. Мы понуро сидели, но у меня было перед ними преимущество. Я понимал ситуацию лучше, чем они. Я понимал ситуацию так: писатель Приставкин, спецпредставитель по правам человека при президенте, затребовал у администрации встречу с писателем Э. Лимоновым. Он находится тут как участник Международной конференции по правам человека. Поскольку несколько ПЕН-клубов, то есть писательских организаций мира, в том числе ПЕН-клубы Франции и Италии, выступили в защиту Э. Лимонова, и слабый вначале, в год, когда меня посадили, общественный резонанс по поводу того, что писатель сидит в тюрьме, стал сильным. Даже русские писатели очнулись от сна, и кое-кто высказался за меня. К тому же суд меня оправдал по трем самым крутым статьям, в частности, не признал меня виновным в подготовке актов терроризма. Потому Приставкин решил нанести мне визит.

Напряжение нарастало. Майор Панченко все чаще бегал от входной двери к нам в зал. Телевизор нам почему-то смотреть не разрешили, очевидно, чтобы делегация не застала нас врасплох. Только камикадзе Антон, наш сверхчеловек, сын русской матери и азербайджанского отца, был спокоен. Он стоял у двери, прислонившись к косяку, и медитировал, должно быть, с полузакрытыми глазами. Как обычно чистый, тщательно выглаженный. Небольшого роста, сверхчеловек, ставший таковым в лагере, который только и был всей его школой жизни. Другого мира он не знал. Сел в 17, выйдет уже в 26 лет. Скоро…