Может, ошибка, не могла же родная сестра ударить по брату, да еще в такое тяжелое для него время, в такое время, когда родственники объединяются, стараются помочь.

Да нет, написано сестрой, ее рука, ее почерк. Кошмар. Вот уже добрый десяток лет я практически содержал и сестру, и ее детей. Давал им приличную, с неплохим заработком работу, обеспечивал жильем. Они каждый раз переезжали следом за мной, зная, что одним им, без брата, трудно выжить в этой жизни. И в Москве – я приобрел им квартиру на самых льготных условиях – оплата с рассрочкой на десять лет, вноси только ежемесячные мизерные взносы. Взял на работу в собственную компанию. Практически для работы они мне не нужны. Взял их, чтобы платить зарплату, чтобы имели деньги на проживание. И деньги, прямо скажем, немалые. Собственно говоря, деньги эти я платил им из собственного кармана – не плати я эти деньги сестре и ее бездарному сыну, который и должен кормить свою мать, эти деньги, оставались бы у меня.

И вот – благодарность. Донос.

– С жалобой надо разобраться! – Прокурор приостановил мое освобождение.

На неопределенный срок.

Александр выехал сегодня на скошенные поля пораньше. Осмотреть надо все углы, повороты, закругления, уж больно много остаётся там разных «недокосов»! Косилки конные, иной недобросовестный косильщик не справляется с плавным поворотом, не слушает его конь в упряжке – норовистые всё ж кони казачьи. К седлу больше привыкли, не любят работ хозяйственных. А разгильдяев сразу чувствуют, вот и ворочают, где и как им посподручнее, да полегче. А в седле молодцы, боевые кони. Им и самим нравится скакать по выкошенным полям. Свобода, ширь необъятная, только опусти повод, сразу в привычный «галоп» переходит конь казачий!

Но Александр коней знает. Знает и любит. И они к нему с уважением. Только натянул поводок – сразу твердую, управляющую руку чувствует конь. Знает – здесь не порезвишься, не побалуешься. Здесь иди только туда, куда хозяин направляет.

Пораньше Александр выехал не потому, что такая уж спешная «экспедиция» эта. Углы недокошеные никуда не денутся, всегда посмотреть их можно. Бригадир и так знает, где эти «недокосы», и когда их поправить надо. Другая тут у Александра заковыка. День рождения вчера справили сыну младшему. Георгию. В честь деда сына назвали. Изрядно справляли вчера именины, долго. Сыну год исполнился. Как не порадоваться. Особенно после такой беды непредвиденной.

Да, собрались друзья-товарищи, соседи, фельдшера, да Евдокию, бабку-банчиху, пригласили. Еще бы не пригласить, именно фельдшер да Евдокия и спасли мальчонку от верной смерти. И что за напасть, что за зараза навалилась на станицу! То ли «корь» неизвестная, то ли «оспа» смертельная, а все дети-груднички враз заболели! Тело всё крупными пятнами покрылось, зуд ужасный по всему телу. Евдокия ручонки ребёнку связала, чтобы не царапался, простыней туго тело, почти бесчувственное, замотала, да и поит каким-то отваром. А фельдшер поддакивает. Ничего, ничего, мол, травы сейчас нужнее, а лекарства, да какие в деревне лекарства, всё, что есть в фельдшерском пункте, так фельдшер, молодец, и не даёт детям, боится, как бы хуже, говорит, не было. Кому из больных детей бабка успела дать своего травяного отвару, те и дышат еще, хоть и в беспамятстве, а кому не успела, тем, которые заболели первыми, не успели с которыми они с фельдшером разобраться, не определились еще, что за заболевание, и как лечить его, те и поумирали уже. Похоронили, на местном кладбище.

Вот и Александр с Алевтиной, да с другими станичниками схоронили было соседского парнишку, Славку соседского, да и про своего думают – а жив ли ещё? А тут еще Михей этот, конюх, пошли, мол, и к тебе сразу, Петрович, если скончался сынок, так пойду, пока сам-весь на ходу, подготовлю могилку. Бабы в визг на него, мать чуть не в обмороке, а что хитрить, и все так подумали. Пришли домой, а парень-то очухался, увидел родителей, да и заулыбался! Бабы аж в слёзы от радости, мать к колыбельке кинулась, но Евдокия не пустила.

– Не трожь! Рано еще. Посиди рядом, пусть на тебя ребёнок насмотрится, да только не трогай. Не разноси хворь. Ему еще простыни-то раза два-три поменять придётся, тогда уж и посмотрим, что дальше делать будем.

– А фельдшер где?

– Да пошёл фельдшер других ребят посмотреть, ваш то вишь, очнулся уже, а вот в других-то домах помогло ли варево наше? Вот и пошёл проверить. Рад – не рад ведь, небось, что сумели остановить мы заразу неизвестную. Вот и побежал убедиться, помогло ли. В других-то домах. Сколько уж дней не спим ведь с Игнатьичем. Охота ведь убедиться, что не напрасно. А ручонки пока не развязывай. Пусть окрепнет малец как следует. Хочется же, чтобы чистым вырос парень, без рубцов да отметин «оспяных» – красных, рваных, глубоких. Без меня не развязывай, я сама определю, когда срок подойдёт.

И выжили ребятишки с отвара этого! Кто не успел, тем что же, «царство небесное»… А кто успел попить отвару волшебного, те выжили, растут, радуются жизни. Радуются и Александр с Алевтиной, что обошла дом их на сей раз «костлявая».

Мальчонка растёт смышленый такой, уже лепечет что-то по своему, для взрослых непонятному. Мать только понимает его, и переводит для всех лепетания его, переводит на язык человеческий. А вчера и совсем уморил малец всё застолье. За столом же песни, казачьи песни, душевные. А как закончили песню, умолкли все, после песни всегда же пауза образуется, а он, пацан, годик исполнилось! – он и запел! Да так славно вывел мелодию, ни фальши, ни сбоя какого. Так и повторил весь последний припев. Все аж ахнули!

– Вот он, певец растёт. Этот запоет, порадует родную станицу. Весь остаток вечера только и было разговоров про припев этот. Да про мальчонку певучего.

Да уж больно поздно разошлись. Неловко сегодня в контору идти в похмелье этом.

«Прокачусь по полям, проветрюсь, а там уж и за работу!». Александр вот уже четвёртый год председательствует. Избрали его председателем в колхозе «Заря коммунизма», что в деревне Непряхино, три года назад. 33-й год. Господи, нищетато какая! Только что закончились раскулачивания да переселения. Что внесли люди раньше в колхоз, то всё разграблено, растащено по домам, да проедено. Никто же не знал, что надо делать с колхозом этим. С чего начинать, какие земли обрабатывать, чем обрабатывать, что садить-сеять и чем, и где. Ну, дали команду организовать колхоз, его и организовали. С шумом, угрозами, с дракой и унижением, но создали. Объединили людей, лошадей, коров да баранов, снесли в тот колхоз какую-никакую сбрую да снасти разные, а что дальше делать? Никто толком и не знал.

А скот кормить надо, людей кормить надо – ничего же в хозяйстве домашнем не осталось, ни скота, ни лошадей, ни земли-матушки. Всё же в колхоз объединили! Комиссар пошумел-покричал, а что дальше делать и сам не знает. А время идёт, скот вот-вот «падёт», да и люди голодают.

Тогда и решили на общем сходе – раздать всю живнось обратно по домам! Кормить пока тепло выпасом, а к зиме каждый готовит корм скоту, по прежним своим покосам! Молоко и телята остаются хозяевам, а взрослый скот остаётся в собственности колхоза. Зерно и овощи, что собрали, тоже раздать людям. Пусть и съедят, если другого выхода не будет. Кормить-то детей чем-то надо! А когда получим живые инструкции, что нам с этим колхозом делать надо, тогда чтобы скот весь и лошади колхозу возвращены были. А пока так, всё обратно по домам, чтобы не допустить голода в деревне!

Примчался какой-то уполномоченный, грозил прокурором. Тогда казаки выбрали ходоков, те поехали в Челябинск, к какому-то начальству высокому попали, и то начальство их поддержало.

– Молодцы, – сказал главный Председатель, – то, что всё сохранили для колхоза, да еще и людей накормили – молодцы. Дело новое, не для всех понятное, а вот обучим ваших людей на семинарах наших, тогда и оживёт колхоз ваш. А сейчас главное не потерять того, что хоть есть, и людей сохранить, сохранить их веру в Советскую власть. А колхоз ваш жить будет, мы им ещё и гордиться будем. Есть там в вашей деревне мудрые люди, значит будете жить!