В ту же, как ему показалось, секунду твердые костяшки пальцев забарабанили по стеклу. Вслед за тем возникла физиономия пожилого мужчины.

– Вы в порядке, приятель? – спросил, как только стекло было опущено, подходящий к лицу голос, озабоченный, но со строгой официальной ноткой.

Ричард набрал было в грудь побольше воздуху, чтобы разразиться потоком русской брани, а потом, если потребуется, в припадке гнева выскочить из машины и пуститься в погоню. Потом его отпустило, и он сказал:

– Да, спасибо, все нормально.

– Точно все в порядке? А то вид у вас чего-то не того.

Строго говоря, то же самое можно было сказать и об этом типе, даже не разглядывая его слишком придирчиво, – такой тонкой кожи, как у него на физиономии, Ричард еще в жизни не видел, – точь-в-точь бумага, и глаза какие-то пересохшие.

– Все в порядке, – повторил Ричард. – Спасибо за беспокойство.

– Потому что…

Больше он ничего не успел сказать. Ричард рывком поднял стекло и нажал на газ, наконец-то поняв, куда именно ему надо.

Путь Ричарда лежал практически через весь Лондон, в края, практически ему неведомые. Пытаясь уклониться от транспортного столпотворения, он свернул на боковую улочку возле Трафальгарской площади, где вскоре попал в еще худшее столпотворение и минуты через две напрочь застрял как раз напротив входа в солидное строение Викторианской эпохи. Выпроставшись из вращающихся дверей на вершине лестницы, по ступеням к ее подножию прошествовала компания, состоявшая из молодого лакея и немолодого лакея в синих ливреях и пожилого джентльмена в сером костюме, которого они поддерживали под руки. Пожилой джентльмен самозабвенно рыдал, слезы потоками струились по его лицу. Под ненамеренно прикованным к ним взглядом Ричарда все трое остановились на тротуаре, младший лакей остался при джентльмене, а старший отправился искать такси. Взгляд его, встретившись с Ричардовым, походя выразил недружелюбие, потом устремился куда-то еще. Потом вереница автомобилей поползла вперед, и вся компания скрылась из виду.

Вскоре после этого Ричард уже шагал прочь от своей машины, припаркованной на тихой улочке возле Рассел-сквер. Чуть позже он свернул в подворотню и поднялся по лестнице, куда уже той, которую он недавно разглядывал. Добравшись до верхней ступеньки, он нажал на кнопку звонка – раздался раздутый динамиком дребезг, а потом бестелесный голос, – если он был человеческим, то, скорее всего, женским. Когда Ричард назвал свое имя, дверь издала долгий кудахчущий звук, и он вошел.

Одолев великое множество лестничных маршей, Ричард увидел, что наверху его поджидает человек, которого он никогда раньше не видел, четвертый или пятый из встреченных им за последние двадцать четыре часа экземпляров, подходивший под это определение. Секунду или около того с его мозгами творилось нечто ужасное, а потом он понял, что все-таки видел этого человека раньше – это был Тристрам Халлет, только без бороды.

Не удержавшись от того, чтобы сообщить Халлету об этой перемене в его внешности, но умолчав о том, что вид у него совершенно больной, Ричард перешел к делу:

– Как дела, Тристрам? Миссис Пирсон что-то такое говорила о…

– Сколько понимаю, это у них называется сердечным сбоем, – отозвался Халлет. – Звучит не так пошло, как инфаркт. Я и сам не знал, что со мной, пока мне не сказали.

Он провел гостя в тесноватую и нельзя сказать чтобы скудно меблированную гостиную, где женщина примерно его возраста, склада и стати вскочила со своего места и поспешила Ричарда обнять. То была Таня Халлет, которую, несмотря на ее имя и пристрастие к цветастым кушакам и косынкам, с Россией связывал только брак с преподавателем-русистом. Правда, она то и дело появлялась на людях то в одних, то в других серьгах в стиле дохристианской Руси, – сегодняшний день стал исключением, – но дальше этого дело не шло.

– Какой ты молодец, что зашел, Ричард.

– Просто оказался в ваших краях.

– Пожалуй, стоит сразу же поставить тебя в известность, – заговорил Халлет, – что все эти разговоры насчет временного отсутствия по болезни – просто пустая телефонная болтовня. В цитадель науки на Карет-стрит я больше не вернусь. Впрочем, ты, наверное, уже об этом догадался.

– Представь себе, нет, и мне очень грустно это слышать, как будет грустно и многим другим.

Ричард умолчал о более эгоистичных мыслях, которые эта новость разбередила в его мозгу, – в частности, предощущение грядущего одиночества, скорбь из-за потери соратника и беспокойство о будущем.

– Видишь ли, чертовы докторишки утверждают, что ты вообще должен бросить все на свете, на случай если через неделю ты помрешь от искривления ногтя и у них начнут допытываться, предупредили ли они тебя, что нужно бросить все на свете. Должен тебе сказать, я не собираюсь бросать все на свете. Я собираюсь на досуге перечесть некоторых русских классиков и изложить на бумаге соображения, которые по ходу придут мне в голову. Честно говоря, я вовсе не прочь убраться из этого вертепа, пока там не начали обнажать шпаги. Что до моего преемника… – Если Халлет и знал ответ на этот вопрос, он не стал облекать его в слова. – Нам с тобой, Ричард, нужно будет утрясти кое-какие организационные дела, но только, ради всех святых, давай пока не будем обсуждать даже того, когда именно мы будем это обсуждать.

– Ты ведь, наверное, не откажешься от чашки чая, правда, Ричард? – спросила Таня Халлет. – Мы обычно как раз в это время пьем чай.

Ричард ответил, что мысль просто замечательная, и Таня оставила их с Халлетом наедине.

– Что же до моей хвори, давай лучше не будем переливать из пустого в порожнее. Ты станешь уверять меня, что я прекрасно выгляжу, я отвечу, что, по словам врача, при должном уходе я наверняка проживу еще… в общем, сколько захочу, столько и проживу. Когда представится возможность, объяви ей как можно убедительнее, что, на твой взгляд, настроение у меня самое что ни на есть приподнятое, и все. Больше ничего не говори. Беда тут в том, что чем сильнее вы друг к дружке привязаны, тем тяжелее говорить правду. Начиная с того, что доктора сказали на самом деле, и заканчивая всеми остальными значимыми вещами. Прости, что я на тебя все это взваливаю. По возможности доведи до общего сведения, что переезжать нам не придется и с деньгами у нас все в порядке. Ну ладно, сколько я помню, мы не виделись и не разговаривали с того вечера, когда юная Анна Данилова услаждала нас в институте своими стихами. Примечательный был вечер, причем сразу в нескольких отношениях. Мы с тобой сошлись на том, что он прошел успешно.

– Да. Отзывы потом были самые лестные.

– И он стал вехой в этой диковатой кампании против советского правительства, которую, сколько я понимаю, затеяла мисс Данилова.

– Ну, в общем… да.

– Причем ты являешься в этой кампании весьма важной фигурой. Как я понял со слов твоего обаятельнейшего приятеля Криспина Радецки, можно даже сказать, что заглавной фигурой. В том числе и в буквальном смысле, поскольку твоя подпись будет стоять во главе списка под предполагаемой этой петицией. – Халлет улыбнулся, лицо его мимолетно затуманила грусть. – Поздравляю тебя, Ричард. Я и не знал, что ты пользуешься там у них таким почтением.

– Спасибо, если только тут есть с чем поздравлять. И если это на самом деле так.

– Конечно, так Ладно. Вернемся к упомянутому вечеру. Вид у тебя на нем был не то угнетенный, не то рассеянный – не будем докапываться, почему именно, но я сомневаюсь, что у тебя занялся дух от величия прозвучавших строк, верно? Нет, не занялся. Я слишком давно тебя знаю и без всяких слов могу понять, какое у тебя сложилось мнение. Стихи тебе показались скверными, правда?

– Правда, и тебе тоже, и я тоже понял это без всяких слов.

– Да. Ты уж не взыщи, Ричард, что я вскользь коснусь одной темы, вернее, что я вообще ее коснусь, просто мне есть что сказать по этому поводу, так вот, у тебя с ней роман, да?