Он заколебался и, больше ничего не сказав, приветственно приподнял шляпу и скрылся в доме.

Анна разглядывала сочно-желтые разлапистые розы на кусте за углом, разглядывала с особой пристальностью, словно ждала от них какого-то наития. Заметив Ричарда, она зашагала к машине, возле которой они и встретились. Почему-то, сам не зная, почему, за что и до какой степени, он ждал от нее холодности, однако она улыбнулась ему открытой улыбкой. Походя поцеловавшись, они сели в машину. Прежде чем они отъехали, Анна проговорила:

– Какой замечательный человек. Такой жизнелюб. Я относилась к нему с предубеждением, но он совершенно меня очаровал. Теперь я его уважаю.

Ричард повернулся и поцеловал ее с гораздо большим жаром, чем прежде.

Обед в «Кор Англэ» оказался не просто сносным, а отменным. Они посвятили подозрительно много времени обсуждению этого факта, а также достоинств Котолынова и вероятных причин, по которым он отправил их сюда, вместо того чтобы разделить с ним сухую корочку. Ричарду очень не хотелось извлекать на свет «Байкальское чудище» и его собрата, поэтому он поведал об устройстве английских ресторанных заведений несколько больше, чем Анна хотела знать, а он – рассказывать. Время от времени он ловил себя на непреодолимом желании оказаться сейчас с Криспином на корте, но эти порывы тут же сменяла столь же непреодолимая радость, приправленная благодарностью судьбе, что он сейчас с Анной и, скорее всего, проведет с ней несколько ближайших десятилетий. Он как будто снова вернулся в молодость.

Красное бургундское, как и было обещано, оказалось замечательным. Ричард выпил пару бокалов, не больше, ровно столько, чтобы, в сочетании с выпитым раньше, вино лишило его способности к целенаправленным размышлениям. Что они с Анной будут делать, когда дообедают? Другой вопрос, предвечный вопрос, как выразились бы некоторые известные ему личности, – чего бы ему хотелось?

Что ж, можно сделать, например, вот что: отвезти Анну в «Герб Моранов» – вон там вывеска на ближайшем углу – и снять на ночь комнату для мистера и миссис Раскольников, – ночь, разумеется, завершится стремительно и скрытно задолго до наступления темноты. Почему бы нет, Анна вряд ли станет возражать.

Или станет? Хотя ничего не «случилось», и уж тем более не случилось, она, как и он сам, проявляла довольно вялый интерес к ресторанным наценкам на спиртное. Ему пришло в голову, что ее просто непроизвольно тянет поиграть на балалайке, как вот его тянет поиграть в теннис. Впрочем, скорее всего, в ее мыслях были ее стихи и их значимость в глазах других людей. Продолжая бубнить себе под нос о ценах на шампанское, Ричард мысленно вернулся к расколькиковской идее. Он как раз начал раздумывать, насколько часто люди предаются физической любви от нежелания говорить, но тут Анна, решительно тряхнув головой, взяла слово:

– Милый, я знаю, что тебя многое тревожит и отвлекает, что тебя ждут заботы, о которых я даже не имею права упоминать. Давай-ка тихонечко вернемся в Лондон, где у меня назначено несколько встреч. А если ты будешь так добр и закажешь мне стаканчик фруктовой наливки, я сделаюсь пьяной и сонной и просплю всю дорогу в твоей замечательной и такой покойной машине, а всякие важные вопросы мы решим потом, может быть завтра утром.

Говоря это, она бросила на него особый взгляд свидетельствовавший, что она не только все поняла, но как бы обозрела изнутри его голову, – это умение он считал одним из неоспоримых женских достоинств, недоступных мужчинам даже в первом приближении. Ее предложение выглядело замечательным, пока она его озвучивала, очень дельным, пока они досиживали в «Кор Англэ» и забирались в машину, не лишенным смысла, пока они катили по деревне и выбирались на трассу, и мучительно неправильным после. А все дело было во всяких важных вопросах. Пока они ехали и Анна спала, Ричард додумался до того, что такой вопрос на самом деле всего один, но зато его не сможет надолго задвинуть в угол ни болтовня о шампанском, ни мысли о теннисе, ни раскольниковская идея, ни сама Анна, – вопрос, как быть с Корделией. Когда, высадив Анну в Пимлико, он подошел к своей входной двери, вопрос этот вытеснил из его головы все остальное.

Впрочем, через пять секунд он улетучился оттуда напрочь, потому что его место занял человек, которого Ричард никогда раньше не видел, явившийся слишком уж, на его вкус, стремительно после явления другого нового персонажа – Котолынова. Этот новоявленный человек выглядел до такой степени русским, что, в принципе, никак не мог им быть, хотя, впрочем, когда он заговорил, в его английской речи послышался отчетливый, хотя и легкий русский акцент. Ричард слышал его голос и раньше.

– Доктор Вейси? Я Аркадий Ипполитов. Я на днях звонил вам на работу. – Безупречная визитная карточка, выдающая дизайном и качеством печати несомненное американское влияние, перешла из рук в руки. Среди прочего разного, на ней упоминался Специальный комитет по культурным связям, который до этого упоминался по телефону. – Мы с вами договорились встретиться, но, видимо, какие-то неожиданные обстоятельства помешали вам, и вы даже не смогли мне об этом сообщить. Полно, я знаю, что вы очень занятой человек, а я своего рода профессиональный приставала, пожалуйста, не извиняйтесь. Я не смог связаться с вами сегодня утром, но поскольку я совершенно случайно оказался поблизости…

Кем бы он ни был, Ипполитов явственно и, надо сказать, весьма обоснованно ожидал, что его пригласят войти в дом, раз уж они с хозяином, у которого в руке ключ, столкнулись на пороге. Ричард как раз собирался бездумно вставить ключ в замочную скважину, но тут изнутри донеслось оглушительное верещание, стенание и топотание доброй сотни шотландских горлодеров в шапочках и килтах, надрывавшихся на магнитофонной пленке или по радио. В тот же момент перед умственным взором Ричарда с убийственной отчетливостью и силой всплыл образ Корделии, и он застыл, не донеся ключ до цели.

– Боюсь, моя жена как раз устраивает концерт, – проговорил он с беспечным смешком, взывавшим к мужской солидарности.

– А, понятно, – вежливо кивнул Ипполитов. – Тогда…

Вспомнив с усилием, на котором из запястий следует искать наручные часы, Ричард взглянул на циферблат или на его окрестности.

– Пойдемте куда-нибудь выпьем, – решил он.

– А, в паб, – с готовностью кивнул русский. – Замечательно. Разумеется.

– Не обязательно в паб. То есть, я думаю, вовсе не в паб. В паб не стоит.

– Вы хотите сказать, здешние пабы – неблагопристойные заведения?

– Да нет, не в этом дело…

– Но ведь это очень благопристойный район, доктор Вейси. Такие красивые дома… такие элегантные деревья.

– Все равно… – Ричард не мог объяснить, чем была ему так противна мысль о жгучем любопытстве которое им придется вынести в «Приюте лодочника» или в «Джозефе Аддисоне», – на самом деле он не питал особой любви ни к тому ни к другому и бывал там крайне редко. – Давайте лучше доедем до бара я подвезу, – проговорил он, сам себе слегка напоминая русского актера на сцене.

– До бара. Замечательно.

Они проехали милю-другую, по пути Ричард делал вид, что внимательно следит за дорогой, тогда как на самом деле пытался припомнить, о чем они говорили в прошлый раз и чего этот тип от него хотел, кроме встречи. В голову ему ничего не пришло, да и вообще, правильным ответом, скорее всего, было ничего особенного, однако, если вдуматься, в господине Ипполитове ему не нравилась не только манера себя вести.

Впрочем, пока что эта самая манера ни в чем не проявлялась. Его гость окинул мимолетнейшим взглядом убого-обшарпанный вестибюль отеля «Кедровый двор» – долго там смотреть было не на что – и не обнаружил ничего, достойного обсуждения или сопоставления. Ричард не стал рассказывать ему, что на заре жизни этой постройки здесь, скорее всего, была общая комната когда-то весьма почтенного многоквартирного дома и что теперь если кто и наведывается сюда, кроме жильцов, постояльцев и завалящих ученых с невесть откуда свалившимися русскими спутниками, так только одинокие старцы в костюмах и при галстуках, которые приходят скоротать вечерок из своих однокомнатных квартирок.