– Считаю. Независимо от того, что думают другие.

– И ты собираешься помочь с этим ее планом, петицией или как его там.

– Да.

– Но при этом полагаешь, что вряд ли от тебя будет толк.

– Именно.

Первый раз услышав о плане/петиции, Криспин заметно погрустнел. Сейчас вид у него стал совсем грустный.

– Выходит, ты хочешь, чтобы я помог.

– Похоже, что так. Вернее, именно так, потому что у тебя есть связи, знакомства и все такое. Да.

– О Боже. Мне придется разобраться в этом поподробнее, только не сейчас. Сейчас я хочу домой. Поехали, выпьем еще по одной. И давай-ка поскорее, там идет этот гольфовый козел, я его терпеть не могу, шевелись, нет, Господи, да шевелись же, а, мать-перемать, вляпались. Ну что ж, здравствуйте.

Представитель Криспиновых связей или знакомств, мужчина одних с ним лет, но с белокурыми волосами, преградил им путь у самой двери. В упор не замечая Ричарда, он схватил обеими руками Криспина за кисть и некоторое время стоял неподвижно, молча улыбаясь своему нынешнему блаженству и предчувствуя таковое же в будущем. Однако, когда он наконец заговорил, уста его исторгли не высшую мудрость, а южный лондонский акцент:

– Вы как, в Харпенден приедете?

– Я, в Харпенден? То есть я хотел сказать – когда?

– Семнадцатого. Это так важно, просто невероятно важно, не только для игроков, но и для зрителей, – чтобы вы, мой дорогой, вошли в команду, если только это возможно.

– Ну что ж, большое спасибо, то есть, я хотел сказать, большое спасибо, я вам сообщу.

– Простите, простите, но нам надо все решить сегодня. Прямо сейчас. А вы ведь нам обещали. Практически обещали.

– Неужели обещал? Ну, в таком случае почту за честь.

Не выказав ни малейшей радости или облегчения, белоголовый продолжал:

– Собираемся здесь, семнадцатого, в три часа. – Пауза. – Запишите, а?

Тут он подмигнул и слегка дернул головой – на короткий миг Ричард почувствовал себя одним из тех совестливых маньяков, которые время от времени просят сиделку запереть их покрепче, дабы не дать устроить погром, а то и совершить смертоубийство. При этом от него не укрылось, что гольфовый козел отпустил-таки руку Криспина, дабы предоставить тому физическую возможность записать время и число. Отдать противнику и это очко значило бы признать окончательное и бесповоротное поражение. Криспин, однако, в последний момент собрался с духом, прорвался вперед, дважды громко повторил, что все запомнит, и попрощался, не поворачивая головы и не прерывая поступательного движения. Ричард с облегчением понял, что его герой потрясен, но не сломлен, – раньше он никогда не видел его даже потрясенным. Одно он знал точно: в будущем он никогда не станет напоминать об этом эпизоде.

Двигаясь к выходу, Криспин проговорил с укором:

– Видишь? Вот так всегда. – И продолжал без паузы: – Во время этой малоприятной встречи я, кажется, принял своего рода решение. Мне нет нужды больше ничего выслушивать, я и так почти убежден, что вся эта затея с планами и петициями совершенно нелепа и неосуществима, фантазия, годная только для книжек. Меня несколько удивляет, что ты сам согласился слушать ее дольше пяти минут. Ты, человек, знающий жизнь, хотя и хуже, чем тебе представляется, и вне всяких сомнений досконально знающий Россию, практически по всем статьям куда лучше, чем я, и уж всяко из более свежих источников. Видимо, Ричард, эта девушка действительно произвела на тебя сильное впечатление. Пожалуйста, попробуй собраться с мыслями и разберись, во что ты встрял.

Эта тирада исходила от растрепанного типа в обвислом балахоне, шагающего к оживленному тамбуру с лифтами, – и посему могла бы показаться бессвязной. Но только не Ричарду. Не обращая внимания на стук и гул работающих механизмов, он проговорил:

– Я надеюсь, ты по крайней мере согласишься встретиться с ней, Криспин.

– Какой в этом смысл?

– Ну, с одной стороны, ты окажешь большую услугу старому приятелю. С другой – разве тебе не хочется на нее поглядеть? Я не прошу у тебя никаких обещаний, просто мне кажется, что ты должен услышать все это от нее самой.

– Может, и так Только не забывай, что она русская.

– На этот счет можешь не беспокоиться, даже если и захотел бы забыть, не выйдет.

– А я – чех. И позволь напомнить тебе, как, в нашем понимании, было дело: нацисты пришли и ушли, а русские пришли и остались на сорок лет.

– Не спросив Анниного мнения.

– Разумеется. И все равно эта мысль подавляет мои природные человеколюбивые инстинкты.

Они вышли на улицу. Темно-синий «БМВ» Криспина, управляемый шофером из Уганды, подкатил к тротуару, они сели и двинулись в путь. В следующий миг Криспин спросил без видимого интереса:

– Анна Данилова. Это еврейская фамилия?

Ричард поерзал на синей вельветовой обивке сиденья.

– Может быть. Почему ты спрашиваешь?

– Как же ты не понимаешь, насколько это важно. Любой еврей тебе скажет, что евреи – не такие, как все люди. Меня эта мысль не раз выручала.

– Вот как?

– Именно так, Ричард. Даже если ты твердо убежден, что всякое высказывание нееврея по поводу евреев обязательно есть проявление антисемитизма. Очень многие именно так и считают.

– Кстати, ты напомнил мне, что она, кажется, говорила о своем дядюшке, который то ли стал священником, то ли пытался им стать.

– Значит, еврейство исключается. Хорошо, Ричард. Вернемся к Анне. Мое желание взглянуть на нее обостряется с каждой минутой. Итак, долой благоразумие – я встречусь с ней. В кои-то веки у меня есть верный способ прошибить твою природную скрытность. А что, если мы прямо сейчас заедем за ней в этот ее пансион, или приют, или как он там называется?

– Боюсь, ее очень смутит твоя машина и весь прочий антураж, а потом, скорее всего, ее просто нет дома. И вообще, ты что, хочешь сделать это прямо сейчас, сразу?

– Почему нет? Кроме всего прочего, это развлечет Фредди, а ее как раз не мешало бы развлечь. Ты возможно, заметил, что старушка в последнее время слишком усердно закладывает за воротник, уж не знаю почему. Сегодня утром она была и вовсе странная, вроде как настороже пуще обычного, и при этом совсем не замечает, что кругом творится. Тревожно, ежели разобраться. Русская поэтесса – это как раз то, что может отвлечь ее от самокопания. Если малютка Анна окажется вне досягаемости, можешь рассказывать про нее Фредди во всех подробностях. Хорошо, я согласен, не стоит являться незваными туда, где ее, скорее всего, и нет. Позвонишь ей из «Дома», ладно?

Резиденция Радецки, известная под славянским названием «Дом», находилась на углу и на несколько метров отстояла от обеих улиц, частично скрытая деревьями неизвестного вида с матовыми, сероватыми листьями. «БМВ» подлетел к ней на полном ходу, и, когда дверь встроенного гаража стремительно взмыла вверх, шофер послал машину вперед мощным рывком, смягченным посредством какого-то внешнего приспособления, вроде тормозных закрылков у самолета. Ричард к этому уже привык, как и к плавности, с которой ведущая в дом дверь скользнула в стену, и к цилиндрическому стеклянному лифту, за которым мелькнул на миг заставленный тренажерами спортзал. Однако до сих пор он не мог свыкнуться с той частью дома, куда они теперь вошли: эксминстерские ковры, темные стенные панели и картины с изображением спаниелей, снулых осетров и битых фазанов, а также всяких штуковин, относящихся к лисьей охоте, наводили гостя на мысль о каком-нибудь отеле в Мейфейре, из тех, что так любят американцы.

– Это все не для того придумано, чтобы тебе было уютно или чтобы ты оценил наш вкус, – объяснил Криспин еще в один из первых Ричардовых визитов, когда они торопливо шагали мимо очень похожей на живую оленьей головы. – Это для того, чтобы ты чувствовал либо свое превосходство, либо свое ничтожество, и то и другое очень полезно для душевного здоровья. Как ты догадываешься, я тут довольно часто принимаю гостей. И деловых партнеров тоже.

– А тебе хоть что-нибудь тут нравится? – спросил Ричард тогда или позднее.