— Мы готовы стрелять, — говорит Хейдьюк.

К ним приближалась Бонни. Смит спросил, понизив голос: «Ты уверен, что хочешь позволить ей работать со взрывной машинкой?»

Хейдьюк помедлил с ответом, глянул сначала на Бонни, прежде чем обернуться к Смиту. Потные, дрожа от нервного изнеможения, они посмотрели друг на друга. Запах потных волосатых подмышек. Запах страха.

— Редкий, — говорит он, — зови это… демократия.

— Кто? — Смит нахмурился.

— Демократия. Знаешь… участие. Мы должны дать ей возможность принять участие.

— Смит не выглядит убежденным. Пот блестит, как смазка, на его небритой верхней губе.

— Н-ну, — говорит он, — я не знаю …

— Соучастие, — добавляет Хейдьюк. — Правильно? Мы не можем больше позволить себе иметь в нашем деле невиновных. Правильно?

— Смит внимательно изучает Хейдьюка.

— Ты не доверяешь никому, а, партнер?

— Не сразу. Не слишком скоро.

К ним подлетает Абцуг, шляпа висит на спине, солнечное сияние просвечивает сквозь ее пышные волосы цвета красного дерева.

— Ну, хватит, — быстро говорит она, — кончайте базар. Нам тут надо кое-какую работу сделать.

— Где твоя каска? — ворчит Хейдьюк.

— Эта? — она показывает ему свою шляпу.

— Каска!

— Тебе не следует срываться с поводка, Хейдьюк. Что ты, в конце концов, какой-то маниакальный параноик? Когда ты последний раз видел ее на мне?

— Где она?

— Я не знаю.

— Смит стал на колени у колеи, положив на рельс руку и приложив к нему ухо. Торжественная вибрация металла.

— Что-то точно приближается, Джордж. Вот прямо сейчас. Что-то большое.

Одинокое уханье совы. Они посмотрели вверх, на кромку обрыва, где вырисовывался силуэт доктора Сарвиса на фоне утреннего солнца. Обе его руки вытянуты высоко вверх, ладони трепещут, как безумные птицы. Бинокль болтается у него на шее, тревожно раскачиваясь.

— Поезд! — кричит он.

— Далеко? — кричит Хейдьюк.

Док поднимает бинокль, отлаживает фокус, изучает ситуацию на востоке. Затем опускает бинокль, снова оборачивается к ним.

— Около пяти миль, — кричит он.

— Хорошо, спускайтесь. Ты, — обращается Хейдьюк к Бонни, — надень это на свою треклятую башку. Отдает ей свою каску; она надевает ее на голову; каска садится по самые уши. — Возвращайся к взрывной машинке. Но не поднимай рукоятку, пока я не подам сигнал. И не выходи из укрытия, пока я не скажу.

Она глядит на него глазами, сверкающими от восторга и паники, тень циничной улыбки касается ее губ.

— Ну, — спрашивает он, — чего на мня уставилась? Давай, бегом!

— Ладно, ладно, ла-адно, не заводись. — Она уносится вдоль кромки обрыва.

Смит тем временем собирает инструменты и взваливает на плечо оставшиеся пол-ящика динамита. Ящик с капсюлями, плоскогубцы, куски и обрывки поводов, моток ленты, все еще лежат на бетонном уступе под мостом, напротив устоя, на котором набрызгала роскошной красной краской с угольно-черной отделкой: ХОКА ХЕЙ! ХОСКИННИНИ ЕДЕТ СНОВА!

Зловещая вибрация неумолимо приближается.

— Пошли.

Доктор Сарвис все еще наверху, смотрит на них.

— Поезд идет! — орет он.

— Спускайтесь, Док, — вопит Смит. — Будем стрелять.

Док, прихрамывая, спускается по откосу, делая гигантские шаги по песку, утренняя тень его, чуть не двадцать футов длиною, свободно ложится на дубы Гембела, низкорослые колючие дикие груши и другие растительные организмы. Корона слепящего света сияет за его головой, одетой в блестящую каску. Авария. Он падает лицом в песок, ноги и башмаки запутались из-за предательски возникшего — они слышат негромкое ругательство — невинного кустика. Он с трудом снова встает на ноги, идет дальше, вертикальный, полный чувства собственного достоинства, которое не может нарушить какая-то мелкая игра случая и гравитации.

— Fallugia paradoxa, — объясняет он, стряхивая песок с очков. — Мы готовы?

Конечно, они не выбрали подходящего наблюдательного пункта для Хейдьюка. Он решает забраться на то место, где был Док — как можно быстрее. Док и Смит будут рядом с Бонни у взрывной машинки; Смит — чтобы подсоединить провода передавать сигналы Хейдьюка, Док — чтобы следить за Бонни и контролировать ее действия.

Смит подхватывает провода под нависающей скалой, бежит вдоль них до самой взрывной машинки и обнаруживает, что они уже сплеснены и привинчены к клеммам.

— Святой боже, Бонни, ты уже их прицепила!

— Конечно, — говорит она.

— Ну, святые угодники, мы все трое тут были в каких-то десяти футах от сотни фунтов чистого динамита.

— Ну и?

Хейдьюк в это время карабкается вверх по склону, сползая и соскальзывая по глубокому песку, хватаясь за колючие деревца дикой груши и дуба. Он пробивается наверх, задыхаясь, как собака, смотрит на восток и видит широкую морду с пустыми глазами, слышит грохот локомотива всего в двухстах ярдах. Он приближается не быстро, но неотвратимо. Вот-вот состав проедет под ним, через первые три заряда — и на мост.

Он оглядывается на команду взрывников — в поле зрения нет никого. О, черт! Тут из-за песчаникового пригорка выныривает Смит и подает ему сигнал готовности. Хейдьюк кивает. Автоматизированный поезд приближается, — слепой, грубый, мощный, раскачиваясь на повороте. Электрические дуги вспыхивают и потрескивают, когда троллеи проходят через стыки электролинии. За локомотивом следует основная масса — восемьдесят вагонов, груженых углем, катятся под уклон в Пейдж и на страницу истории со скоростью сорок пять миль в час. Замедляет ход на повороте. Хейдьюк поднимает руку.

Глаза — на пятнадцатой шпале от моста, рука поднята, как нож гильотины, он слышит, чует, он чувствует, как поезд проходит под ним. Он дает резкую отмашку рукой — энергичный жест, не оставляющий сомнений, и –

И видит, в тот момент, когда рука его хлопает по бедру, — в открытом окне кабины локомотива он видит лицо мужчины. Тот смотрит на него — молодой парень с гладкой, загорелой кожей, бодрым, приветливым и мирным выражением лица, здоровыми зубами и ясным взглядом. На нем кепочка с козырьком и коричневая рабочая сорочка с открытым воротом. Верный всем старым традициям, как бравый инженер, молодой человек машет Хейдьюку в ответ.

Сердце остановилось, мозги отказали, Хейдьюк ныряет в песок, прикрывая голову руками, ждет — вот-вот вздрогнет земля, накатит взрывная волна, обломки засвистят мимо, как реактивные снаряды, пороховой дым забьет ноздри, оглушит пронзительный скрежет. Ярость ошеломила его больше, чем ужас.

— Они наврали, думает он, сукины сыны, они мне врали.

— Чего ты ждешь?

— Я не могу этого сделать, — стонет она.

Смит стоит в двадцати ярдах от них, не в силах им помочь, только смотрит на них — на Бонни, ссутулившуюся над взрывной машинкой, на Дока, согнувшегося над нею. Она вцепилась в поднятую рукоятку, костяшки пальцев побелели от напряжения. Глаза крепко зажмурены, в уголке каждого из-под века выдавилась жемчужная слезинка.

— Бонни: толкни ее вниз.

— Я не могу этого сделать.

— Почему?

— Не знаю. Просто не могу.

Док замечает блеск локомотива, грохочущего по мосту, исчезающего из виду, сопровождаемого непрерывным, монотонным рядом темных вагонов, перегруженных углем, с короткими проблесками дневного света между ними. Черная пыль поднимается в только что совершенно чистый воздух, сопровождаемая лязгом и скрежетом стали, запахом грязного железа, ревом индустриального чудовища, оскверняющего прекрасную пустыню — страну господню. Доктор Сарвис чувствует прилив страшной ярости, подступающей к горлу.