Глухой звук. Ты никогда больше не будешь чувствовать себя одиноким. Они не ходят беззвучно. Они издают одни и те же повторяющиеся звуки. Равномерные шаги, гул, клац-клац-клац. На что похож этот последний звук? Зажигалка, это как будто щелкаешь зажигалкой. Клац, клац, клац. Ты никогда больше не будешь чувствовать себя одиноким. Они тебя не оставят. Так исполняются наказания. Так теряется чувство времени и любые размерности. Так избавляют от одиночества. Вот так это происходит. Стоит на это посмотреть. Мне довелось…

Стоп. Все равно они не додумали. Я нашел просчет. Здесь можно, да, все-таки можно определить размерность. Шаги повторяются через определенный промежуток времени. Проходит сколько-то секунд. Если считать шаги, можно почувствовать размерность. Можно уцепиться за миг, достать до звезд. Ты не одинок. Это не чистилище, это всего лишь – каким же термином обозначить? – а, вот – изоляция.

Когда-то я слышал, что в Петербурге, в одном из музеев хранится эталон метра. Глядя на него, ты всегда сможешь понять: вот он какой – метр. Им можно измерить все. И время тоже – оно измеримо, за него можно цепляться.

И здесь – в изоляции – хотя и нет времени, но оно все-таки обозримо, оно не течет сквозь пальцы. Вот оно – клац-клац-клац, ты можешь считать. И ты никогда не сойдешь с ума.

Почему раньше, почему раньше – там – мы не цеплялись за время? Надо было его измерять – каждый момент. Следить. Систематизировать. Чтобы оно не проходило мимо. Надо было считать шаги.

Почему я здесь? Не помню… И все время мысли в голове, много отрывочных мыслей… Еще диалоги, они прокручиваются, иногда несколько параллельно. Я не могу нажать на стоп. Эти мысли, эти диалоги выматывают, я не властен – они прокручиваются сами по себе, не я автор сценария. Но они всё крутятся и крутятся в моей голове, вытесняя друг друга, не оставляя меня одного ни на минуту. Они не дают уснуть и отдохнуть. Ничего нельзя сделать. Хочется выйти на мороз, чтобы прочистить голову, иначе они не уйдут. Не оставят в покое.

Но мне некуда выйти. А теперь еще капанье. Что-то капает. Звук какой-то… жирный. Жирные капли. Тяжело ударяются, глухо. Время становится многомерным. Разноплановым. Такая система координат, в которой много осей, при этом каждая из них – время – в своем проявлении. Где я нахожусь? В точке (0,0…0)? Как я пришел сюда? Ноль означает начало отсчета, я помню, я куда-то шел, на счету было много, я шел долго – там не может быть ноль. Значит, я сделал круг? Я пришел в (0,0…0)?

Как меня зовут? Я сделал круг – наверное? Зачем я потерял столько времени? Зачем я здесь? Совсем один… В изоляции… Зачем я здесь? Это наказание. Дисквалификация. Я ошибся, я совершил полный круг, вернулся в отправную точку (0,0…0). Это было бездарно. Невнятно и некрасиво. А может, я шел прямо, а потом почему-то не заметил, что дорога ведет в обратную сторону. Я устал уходить в обратную сторону, даже не заметив. И теперь я в (0,0…0). Совсем один.

Что-то отчаянно капает. Диалоги прокручиваются в голове. Здесь не холодно, но как-то зыбко. Меня не оставляют в покое. Это наказание. Ты в изоляции, но ты никогда не будешь один.

Кто-то идет.

12 января 2008 года

Господи, пожалуйста, помоги мне. Верни мне его, я Тебя очень прошу. И ничего мне больше не нужно. Пожалуйста, сделай так, чтобы он вернулся. Я буду любить его, мне ничего больше не будет нужно и никогда его ни в чем не упрекну.

Господи, это будет наш с Тобой секрет.

Прости меня, Господи, за гордыню и самолюбие. Помоги мне. Верни его – и больше ничего не нужно.

И пусть все будут здоровы, все-все.

Аминь.

Снег хрустящий, плотный, основательный. Такой, что можно положиться – настоящий. Не как в Москве, снежная жижа.

– Пойдем еще там свечку поставим, где Юля ставила.

– Пойдем.

– Красиво очень, правда. Но столько людей! Откуда они все взялись? Удивительно!

– Да она ведь известная икона, чудотворная. Люди много говорят, одни говорят, а другие идут вот, в зимние праздники.

– Такие разные люди… стоят, один за другим. Каждый про свое просит. Я слышала разговор…

Да, так как-то – люди… Каждый ценен сам по себе. У каждого свое. Я учусь любить людей, самых разных. За многими угадывается необыкновенная история. Я теперь меньше боюсь смотреть в глаза. Помнится, в детстве любила Бунина, «Чистый понедельник». Но лучше воспринимала «Легкое дыхание». В «Чистом понедельнике» никогда не могла понять, почему она ушла.

И сейчас не поняла бы – нельзя бежать, мы ответственны за все наши страхи, слабости перед влюбленным сердцем. Она видела в любви, наверное, что-то сатанинское – я не понимаю почему. Думаю, просто боялась. Когда мы отдаем ключи от самого дорогого нашим страхам, все потеряно. Нельзя бояться. Мне тоже нельзя бояться.

Снег хрустит. Мне кажется, что очень легко не просить, не снисходить до веры сейчас, в наше время. До просьбы, мольбы… или просить прощения. Это все сложно – с нашей гордыней, при этих атрибутах, статусах, деньгах. В нашем возрасте, в молодости вообще… а в сытой молодости тем более. Это даже… как бы сказать… удобно. Удобно не быть пошлым. Не быть слабым.

Удобно быть бессмертным. Неудобно сомневаться.

Быть сомневающимся – жалко.

Верить – это же как-то не модно, старо, это слабость и уже не наукой объясняется – в науке-то мы сегодня не особенно сильны. Просто свобода, просто гордость – свобода в своей гордыне. Католицизм или буддизм, тот вообще страшно интересен, но у них – даже не потому, что «Сиддхартху» читали, а просто – дань моде. Значительная реплика в разговоре. А у других красная ниточка на руке – не более чем аксессуар, земное подражание звездам.

Католичество в этом контексте не остромодно, но уже как минимум век универсальная материя, и выбор здесь осмыслен. Католичество, оно же исторически активно, католики кроили мир. Больше личности, больше свободы, больше «я».

Но вера напоказ – равно что и не вера вовсе. А страшно ведь не верить совсем ни во что, даже в себя.

Или мы больше ничего не боимся? И креста на нас нет, даже фигурально… А снег, он такой хрупкий, такой настоящий, хрустит под ногами.

А страшно ведь не верить совсем ни во что, даже в себя.

Когда Маше исполнилось двадцать, она поняла, что в этих отношениях все будет не так просто. Но как это возможно – расстаться? В этих зеленых глазах больше не будет читаться желание? Как странно.

А может, ну ее, гордость и самолюбие? Оставить в прошлом, стать обыкновенной влюбленной девушкой, которых тысячи и они прекрасны. И пусть все идет к черту – ее учеба, работа part time, ее эгоистические интересы и привязанности. Для любви ведь можно всем этим поступиться без сожалений, не так ли?

Но Георгий пугал ее. Казалось, ему доставляет удовольствие наблюдать за терзаниями других людей. Это случалось редко, но ему определенно нравилось видеть кого-то в подчиненном положении. Другая бы и не заметила, но Маша, тонкая и чувствительная, уловила все безошибочно.

Склонность к манипуляциям, доминированию, возможно, с годами превратит его в заурядного циника. В успешного бизнесмена… Ничего криминального. Если любишь, придется смириться. Смирение вообще интересная категория…

К тому же он ревнив; с ним определенно трудно, а будет еще труднее. Но ничего не поделаешь, отношения – та же работа. Он стоит того. Ничего не бывает просто так.

Предназначение женщины все-таки в семье и детях. Так почему бы и нет? Нужно просто попробовать себя в том, что интересно, пока есть время, а потом, окончательно определившись, пытаться уже делать все. В противном случае, спустя годы, не то что ему – себе можешь оказаться неинтересной. Это сейчас он ведет патриархальные разговоры, а если через десять лет ты останешься на том же уровне, что и сегодня, первый же начнет изменять.