Кристина Хуцишвили
DEVIANT
Данная книга является художественным произведением. Все действующие лица и события вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями – случайно.
Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают.
Екклесиаст 9:5
– Здесь загадка. Как ты думаешь, что будет, если на пути неостановимой силы окажется несдвигаемый объект?
– Неостановимая сила обогнет несдвигаемый объект.
– Неправильно.
– А какой ответ?
– Как будто сам не знаешь. Неостановимая сила остановится, несдвигаемый объект – сдвинется[1].
Мне кажется, я взялась за неподъемную для своего возраста тему и потому не имею права на ошибку.
Я верю, что, написав сердцем, смогу помочь…
Ну что ж, начнем.
На моих часах – 22.00,
ваши – на единичку запаздывают.
Memento тоri. У нас мало времени.
* * *
У меня был выбор с того дня, как я был рожден,
И были голоса, что говорили мне, что хорошо,
а что плохо.
Если бы я их слушал, то сейчас был бы не здесь.
Я живу и умираю с выбором, который я сделал.
Леонард Коэн
Я приближаюсь к ней. Ее лицо не лишено драматизма, я приближаю его, рассматриваю в разных ракурсах, поворачиваю и так и эдак. В ней есть драма, несомненно. В ней есть и стиль. Как там? I heard she had a style… И у Синатры этот стиль – приближение. She sang as if he knew me in all my dark despair… Она пела так, будто знала всю глубину моего отчаяния…
Я снова и снова приближаю ее лицо. Рассматриваю подробно каждую морщинку. Когда-то она говорила, что первые морщинки появляются у женщины в двадцать пять лет. По-моему, это здорово – можно любить каждую – каждую – черточку взросления, каждую боль, обиду, рану, которая делала ее лучше, чище…
Можно вот так любить. Приближать лицо – всегда иметь в распоряжении. Рассматривать и так, и эдак. Не будучи пойманным за руку. Смотреть, видеть – оставаясь при этом невидимым. Держать на расстоянии вытянутой руки. Обладать. Иметь право.
Что же до морщинок, мне все-таки кажется сильным преувеличением этот рубеж – 25 лет. Не очень-то я в него верю. Но в этом что-то есть.
Лимонов, кажется, в одном интервью говорил: нет, нельзя любить женщину тридцати лет, нужно – моложе. Ведь чем дальше, тем больше мужских обид, и женщина уже не та, и взаимоотношения не те, и история не случится.
Я в это не верю. Это как раз пример страхов, комплексов, чего-то искусственного, навязанного.
Женщины в этом смысле гораздо лучше мужчин.
Она была гораздо лучше меня.
Она всегда будет гораздо лучше меня.
Когда женщина любит мужчину – она любит всю его жизнь, его ошибки – прошлые и настоящие, каждый рубец на душе и каждую морщину. Это совершенно точно.
А теперь – немного меня. В противном случае получается, что я мимикрирую – пытаюсь представить себя лучше через бренд под названием «мужчина». Не совсем так. Попробую вспомнить – в маркетинге, в пиаре, есть такой… способ поднять уровень бренда, лежащий на поверхности. Идея в том, чтобы притянуть что-то априори хорошее: сильную личность, чистого человека – и заявить о связи. И тогда позитивный эффект, лояльность, аудитория – все это плавно перетечет в твой карман. Окатит тебя солнцем, морем и счастьем, которое ты не заслужил.
Притом что я любил довольно интересную женщину, я был немного придурком. Самодовольным, самолюбивым, ехидным, умным, даже блестящим. Есть типаж отличников-ботаников, тихонь, которые впоследствии эффектно выстреливают. Я же был всеобщим любимцем, не бабником, гордецом. Все должны были меня обожать и делать так, как нужно мне. Возможно, ничего не изменилось бы и в новых обстоятельствах. Я писал странные вещи, во мне было много патетики – я отлично говорил, писал плохо, но с нервом, поэтому все шло на ура. При этом я, в отличие от многих, понимал, что писал плохо. И периодически садился тренироваться для себя. Моя любовь писала очень хорошо, – как я мог в чем-то уступать женщине?
Да, я писал и такое. Сейчас, через годы, мне кажется – это не плохо и не хорошо. Это патетично. В те годы, когда о гуманитарной, дискуссионной части и думать забыли – как, впрочем, и о нефти с газом в контексте потенциальных «кормушек», отдав предпочтение инвестбанкам, хеджфондам и прочему в том же духе, – меня смутно тревожила идеология, политика, история. Вот, к примеру: вы думаете, западники и славянофилы – вестники небытия, страницы из истории Отечества? А вот и нет, они среди нас.
Всегда находятся люди, подпадающие под типизацию, искать недолго. Есть и сквозная категория, тип людей пассионарных, отчасти по-гумилевски, отчасти – ввиду молодости и неопытности. Те, которые насквозь, – люди молодые, верящие, может, и верующие, желающие кроить мир по своему усмотрению. Невооруженным глазом в них видится какая-то детская мечта. Как ни странно, такой тип, создавая новое, и вправду меняет мир. Точнее, мир испокон веков меняется силами людей именно такого типа, вопреки всем скептикам и циникам. Критики лишь обобщают пустые слова, и, согласитесь, сотрясание воздуха на одной чаше весов, а продукт, мир совершенствующий, – на другой…
И тут уж все понятно. Одни тратят дыхание попусту, а другие ищут новые комбинации, прямо по Шумпетеру. И не поверите, находят – в разных уголках Земли во все времена рождаются таланты и гении, этот штучный продукт, программа, запускающаяся сама по себе, но только для этого нужны минимальные условия. Частью эти люди, если верить социологам, лелеют некий аналог американской мечты. А может, не американской вовсе. Но мультикультурность в основе основ – совершенно точно. Западные ориентиры, свобода, возможности, весь мир у ног. Усердие, страсть, жертвенность – во имя идеалов: гуманизма ли, науки, искусства. Но если короче – через талант и кропотливый труд – к той же мечте. Стартовые условия у всех разные, кому как повезет. Кто-то почти сразу понимает свой замысел, потихоньку учится с этим жить, а другие хоть и отражают глазами лучики света, но особенного предназначения у них вроде бы и нет. Зачем они пришли на эту землю, чего хотят? Они сами – последние, у кого нужно искать ответ на этот вопрос. Едва родившись, оказываются в конфликте с окружающим миром и, не сумев раскрыться, просто ждут и надеются на шанс.
Но есть и другие люди. Все остальные. У них нет единых ценностей, они верят в разное, а чаще не верят даже себе. Социологи постмодернизма разделяют их на два типа – «вестерн» и «истерн». Западники и славянофилы – так можно сказать. Исчерпывающе, но неоригинально, разве что добавить вечно пограничное почвенничество, неопределенность и равнодушие.
Западники хотят работать в мультинациональных корпорациях, усердно учат языки, ротируются, релокируются, одним фактом своего существования стирая границы, начертанные в умах их родителей.
Их 15 процентов. Остальные 85 процентов – скажем так, славянофилы. Они зарабатывают не меньше, но приоритеты здесь совсем другие. Они несут все в дом, им не нужен мир весь и целиком, им хорошо спится без драм Чехова, которыми больше века восторгается Запад. Да и вообще без драм. Им тепло на своем отдельно взятом осколке.
Славянофилы сложнее западников, в них много этой богатырской, опасной, красивой русскости. Они другие – отдыхают в Турции, Египте и на юге России не потому, что так выходит дешевле, а потому, что там говорят по-русски. Они бывают очень богаты: именно славянофилов обычно пугаются западные инвесторы и консультанты. Им не нравятся презентации McKinsey, непонятен успех в юном возрасте, они смотрят телевизор, потягивают пиво и покупают микроволновые печи.
