«Странно, — подумала Фредрика, — странно, что не с мобильного».

— Я говорю с Фредрикой Бергман? — произнес незнакомый женский голос.

Фредрика с изумлением поняла, кто ей позвонил, и от неожиданности застыла посреди пустого коридора.

— Да, — наконец произнесла она.

— Меня зовут Эва Лагергрен. Я жена Спенсера.

Это Фредрике уже было ясно, но она все равно была настолько потрясена, что не могла стоять. Она медленно села на пол. Наконец Эва Лагергрен произнесла слова, которые боится услышать всякий:

— Боюсь, у меня очень печальные новости.

Фредрика перестала дышать.

— Спенсер попал в автомобильную аварию. Сейчас он находится в больнице в Лунде.

Нет, нет, нет, нет. Только не это. Что угодно, но только не это.

Она согнулась от отчаяния, словно ударившего ее под дых.

Вдох. Выдох.

— Как он? — Голос превратился в шепот.

Она услышала, как женщина в трубке вздохнула:

— Они говорят, он в критическом состоянии, но угрозы жизни нет.

Эва, казалось, замялась, но после в трубке послышался плач:

— Будет хорошо, если вы сможете добраться туда уже сегодня вечером. Он наверняка захочет увидеть вас, когда очнется.

Когда через несколько часов Алекс возвращался обратно, настроение у него было почти праздничное. Слишком взволнованный, чтобы напрямую с Экерё ехать домой, он вернулся в Управление, чтобы составить рапорт. Фредрика, надо думать, ушла — в кабинете у нее было темно и верхней одежды тоже видно не было.

Приподнятое настроение не покидало Алекса до самого поворота к дому. Лишь тут он вспомнил, что они с Леной собирались вечером поговорить, а он даже не позвонил предупредить, что вернется так поздно.

Он посмотрел на наручные часы. Было уже почти час ночи. Наверняка Лена уже спит.

Поэтому, увидев ее сидящей в кресле в гостиной, он очень удивился. Он заметил, что она плакала, и обратил внимание, как она похудела. Подступила болезненная тревога. Лишь сейчас, впервые за последние недели, он хорошенько разглядел жену. Она была исхудавшей, бледной, безжизненной.

Я упустил что-то ужасное.

— Прости, — пробормотал он и сел на диване напротив нее.

Она покачала головой.

— Я звонила в приемную, мне рассказали, что случилось. Все хорошо прошло?

От такого вопроса он чуть не рассмеялся.

— Ну да, — буркнул он. — Все, конечно, относительно, но в основном — нет, все не очень хорошо прошло. Во всех смыслах. Будущее группы, мягко говоря, туманно.

Лена беспокойно пошевелилась в кресле, болезненно поморщившись.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — наконец произнесла она сдавленным голосом. — Нечто, о чем я знала уже некоторое время, но… Я не могла рассказать, пока не узнала наверняка.

Он нахмурился, чувствуя, как тревога перерастает в панику.

— Узнала что?

Что за тайну она не могла поведать своему лучшему другу? Он знал, что он — ее лучший друг, и она была его лучшим другом. Это являлось основой их долгого, прочного брака. Фундаментом их отношений была дружба.

Угрызения совести словно зубами впивались в душу. Это не она забыла об их дружбе, а он не помнил.

«Я столько времени гонялся за призраками, что потерял рассудок», — горько думал он.

Она еще не начала говорить, но он уже наперед знал, что то, что она скажет, все переменит, лишив его возможности загладить свой несуразный промах.

— Я должна буду покинуть тебя, — плакала она. — Тебя и детей. Я больна, Алекс. Мне сказали, что надежды нет.

Он смотрел на нее невидящими глазами. Когда наконец до него дошел смысл сказанного, Алекс понял, что впервые в жизни столкнулся с ситуацией, которую никогда не сможет принять. А тем более смириться и жить дальше.

Они уснули, обняв друг друга. Поздно. В доме было темно и тихо, снегопад на улице прекратился. За исключением пары раз в апреле, снег в эту зиму больше не падал.

А когда пришла осень, все закончилось.

— Как прошло лето, Петер, хорошо?

Петер Рюд задумался.

— Да, хорошо. Даже очень хорошо.

— Чем занимался?

Петер расцвел.

— Путешествовали на машине по Италии. С мальчишками и моим братом Джимми. Полное безумие, но незабываемо.

— Значит, вы с Ильвой снова вместе?

— Да, я продал свою квартиру и снова переехал домой.

— Ну и как?

— Все отлично.

Короткая пауза.

— Мы ведь несколько раз встречались весной, и, как помнится, вначале ты не очень положительно относился к нашим беседам.

Петер поежился.

— У меня смешанные ощущения от общения с психологами. Я не знал, чего мне ожидать.

— Понимаю. А что ты думаешь теперь?

Немного поколебавшись, Петер решил, что нет причин врать.

— Мне это было полезно, — признался он. — Я понял некоторые вещи.

— Ты имеешь в виду вещи, которые ты не понимал раньше?

Он кивнул.

— У тебя зимой были довольно серьезные проблемы с одним из твоих коллег, Юаром. Как обстоят дела сейчас?

— Все под контролем. Мне насрать на него.

— Как так? Вы ведь вместе работаете.

— Нет, его перевели обратно в Управление по борьбе с экономическими преступлениями. Или он сам попросил о переводе, чтобы уйти от нас. Я не знаю.

— Значит, работаете только ты и Алекс Рехт?

Петер погрустнел, и глаза его стали влажными.

— Вообще-то сейчас работаю только я и еще один временный сотрудник. Пока все очень неопределенно, так сказать. Алекс в отпуске на несколько недель.

Снова тишина.

— Я просто хотел встретиться с тобой, Петер, и узнать, как у тебя дела. И задать несколько заключительных вопросов.

Петер ждал.

— Что самое худшее, что может с тобой случиться сегодня?

— Сегодня?

— Сегодня.

Петер задумался.

— Отвечай как есть, не раздумывай.

— Лишиться Ильвы — это было бы самым страшным из того, что может случиться.

— А мальчики?

— Их я тоже не хочу лишаться.

— Но, когда я тебя спросил, первым делом ты подумал не о них.

— Нет, но это не означает, что я их не люблю. Просто любовь к ним — другая.

— Постарайся объяснить.

Петер вздохнул.

— Не могу. Просто другая, и все тут. Если однажды я проснусь утром и Ильвы не будет рядом, я не смогу дальше жить. Мне не по силам преодолеть то, через что сейчас проходит Алекс.

Слова закончились, и Петер замолчал. Ильва дала ему еще один шанс. Как распорядиться им — зависит теперь только от него.

Однажды, когда Фарах Хаджиб уже смирилась с тем, что любимый ее мертв и никогда не вернется, к ней в дверь позвонил седовласый европеец.

Он совершенно не говорил по-арабски, а ее школьного английского не хватало, чтобы понять его. Она знаками показала ему следовать за ней в соседний дом, где жил ее двоюродный брат, после службы переводчиком в американских войсках очень хорошо говоривший по-английски.

Иностранцы с Запада все еще были редкостью в Багдаде. Почти все они принадлежали к журналистской братии или дипломатическим представительствам государств, решившихся иметь постоянную миссию в городе. Но Фарах сразу же поняла, что ее посетитель не был ни тем ни другим. У него была пружинистая походка и цепкий взгляд, словно все время высматривавший опасность или что-нибудь примечательное.

Она догадалась, что он полицейский. Или военный. Нет, не американец, а, наверное, немец.

Но Фарах запомнила больше всего не его поведение, а выражение бесконечной печали и боли в его глазах. Боль его была настолько ощутима, что Фарах едва могла смотреть на него. Она решила, что такой странный гость не может быть добрым вестником. Визит к брату оказался недолог.

— У него есть что-то, что он хотел бы передать тебе, — сказал брат после того, как переговорил с мужчиной.