― Я сделаю это, Перси, ― тихо сказал Кроуфорд. ― После того как все отправятся спать.

Джозефина вскочила из-за стола и умчалась в их комнату.

Пару часов спустя, когда огни были потушены, Кроуфорд раздавил несколько дюжин зубчиков чеснока в ведро соленой воды, затем оттащил его в столовую, отдернул шторы и, используя вместо тряпки старую рубаху, расплескал эту смесь по оконным стеклам и плоским камням пола.

Он был рад, что в комнате было темно, так как совсем не горел желанием узнать кого-нибудь среди нескольких людских фигур, что неясными силуэтами, бесшумно жестикулируя, маячили снаружи на погруженной в темноту террасе.

На следующий день Шелли, Робертс и юнга-англичанин Чарльз Вивьен отправились в море без Вильямса, так как у него начался сильный жар, и все чего он хотел ― лежать и тихо страдать. Кроуфорд предложил осмотреть его и возможно прописать ему какое-то лечение, но Вильямс поспешно заверил его, что в этом нет никакой необходимости. У Кроуфорда наворачивались на глаза слезы, когда он увидел нездоровую яркость в доселе ясных и веселых глазах.

Ближе к полудню Кроуфорд натянул шорты, которыми его снабдил Шелли, и спустился вниз. Ветер волновал кроны деревьев на холме позади дома, и бегущий по волнам Дон Жуан крошечным белым пятнышком виднелся на южном краю небосвода. Кроуфорд вошел в воду и поплыл. С тех пор, как неделю назад умер нерождённый ребенок Мэри, он каждый день совершал длинный заплыв.

Вода была освежающе прохладной, и он полностью отдался этому ощущению и отплыл довольно далеко, прежде чем расслабился и лег на спину, наконец позволив себе наслаждаться солнцем на лице и груди.

Сегодня воскресенье. Завтра они отплывают в Ливорно, и там ему придется решить, что делать с Джозефиной. Не может же он и впрямь отправиться с ней в Англию ― может ли он, с чистой совестью, купить билеты для них обоих, а затем спрыгнуть с корабля, оставив ее путешествовать в одиночестве? Едва ли. Была ли она его женой или женщиной, которую он любил, он обязан придумать лучший способ о ней позаботиться. К тому же, Джозефина может когда-нибудь вернуться. Он не мог поверить, что она ушла навсегда.

Еще два раза в ночи он чувствовал близость ламии ― оба раза «Джулия» отшатывалась от него, очевидно думая, что он собирается нарушить их уговор об отсутствии секса, пока они не покинут Специю ― и понимал, что Шелли все еще бесприбыльно выплачивает свою часть соглашения. «Иссыхание духа в пустыне стыда[321]», ― думал он, мысленно повторяя строчку одного из Шекспировских сонетов, которую недавно сбивчиво процитировал Шелли.

Кроуфорд гадал, проделывает ли ламия с Шелли все то, что когда-то она делала с ним ― и если да, возносит ли это Шелли на туже вершину блаженства. Он отказывался в это верить. И с изумлением спрашивал себя: «неужели Вильямс занимается сексом с воскресшей Аллегрой, или она лишь целомудренно его кусает».

Он не знал, как помочь Вильямсу ― затащить его в Альпы, а затем на вершину Венгерн? Вместе с Джулией? ― и хотя он обработал чесноком окна и порог детской комнаты и дал Джейн Вильямс нелепо звучащие указания, не позволять детям разговаривать с незнакомцами, он безрадостно размышлял, сколько у них еще оставалось времени, прежде чем один из детей, вероятно Перси Флоренс, начнет чахнуть и угасать.

В конце концов, он позволил ногам опуститься и посмотрел обратно в направлении дома, и легкий холодок прошел по его телу; его отнесло в сторону, пока он беззаботно отдыхал, и теперь он был в два раза дальше от берега, чем думал. Он поплыл обратно, чувствуя, как колотится в груди сердце.

Берег, казалось, вообще не приближался, и он проклинал свою четырехпалую левую руку и негнущуюся левую ногу.

Спустя несколько минут он начал задыхаться от этого заплыва навстречу волнам, и по его неутешительным прикидкам, несмотря на все усилия, его отнесло еще дальше. Солнце обжигало его лысеющую голову и слепило глаза, отражаясь от стеклянной поверхности волн.

Он заставил себя дышать медленно, стоя в воде. «Надо плыть под углом к волнам, ― сказал он самому себе, ― только и всего. Ты умрешь не здесь, ты меня понял»?

Он попытался понять, куда влекут его волны, чтобы поплыть к берегу в том же направлении, и обнаружил, что больше не видит дом. Коричневая пестреющая зеленью полоса материка утратила привычные черты и казалась теперь намного дальше. Казалось, что пронзительно фиолетовое небо и слепящее солнце давили на нее, заставляя ее сморщиваться.

Он несколько раз глубоко вдохнул, а затем, насколько мог, выбросил тело из воды и крикнул, «Помогите!» ― но усилие оставило его бездыханным, и звук вышел слабым.

«Просто держись наплаву, ― сказал он себе; ― ты можешь это делать весь день, верно? Дьявол, помню как-то раз в Бискайском заливе мы с Бойдом пробарахтались в воде целых два часа, пытаясь выяснить, кто продержится дольше, а товарищи плавали до нас, подкрепляя нашу решимость свежими бутылками эля. И вылезли мы в тот раз лишь потому, что стало ясно, чтоб чтобы дождаться пока один из нас сдастся, потребуется продолжать состязания как минимум до темноты. Это течение скорее прибьет тебя к какому-нибудь берегу, чем утащит из залива в открытое море».

Но, даже несмотря на то, что он использовал руки и ноги попеременно, он чувствовал, как мускулы под кожей натягиваются в струну. С того памятного состязания прошло уже почти десять лет, и он изрядно подрастерял свою юношескую форму где-то на пути из прошлого в настоящее.

Он заставил себя дышать ровно и медленно.

Одиночество пугало его. Он был крошечным островком смятения и страха посреди безликого бескрайнего моря, трепещущий, словно огонек свечи на потерянном игрушечном кораблике, и он подумал, что согласен даже утонуть, лишь бы еще хоть раз услышать чей-нибудь голос перед тем как отправиться в небытие.

«Он может позвать Ее».

Эта мысль послала дрожь через его тело. Успеет ли она прийти ему на помощь? К тому же в такой солнечный день? Откуда-то он знал, что успеет ― она любит его и должна понимать, что на самом деле он совсем не хотел порвать с ней тогда, в Альпах. Ему даже не придется покидать Джозефину ― после того как он окажется в безопасности на берегу, он придумает как помочь сумасшедшей бедняжке; в любом случае он сможет сделать для нее больше, чем если просто здесь утонет.

Он попытался размять негнущуюся левую ногу, но ее вдруг свела дикая судорога, исторгнув из его недр пронзительный вскрик. Он замолотил руками, пытаясь удержаться наплаву, но ему было ясно, что в запасе у него от силы минута.

А затем к своему ужасу он понял, что не может сделать это, не может позвать ее. Что ему придется умереть здесь, прямо сейчас, но кое-что ― его любовь к Джозефине, и любовь, которую она очевидно испытывала к нему, в тот недолгий послеполуденный миг, неделю назад ― делало смерть предпочтительней перспективы быть вновь одержимым ламией.

Он попробовал молиться, но мог лишь ругаться от бессильной ярости.

Вода сомкнулась над его головой, и он взглянул вверх на отражение Солнца, покачивающееся на водной глади. «Еще один последний взгляд на него, ― отчаянно подумал он, ― последний глоток морского воздуха».

Он заставил руки царапать воду в стороны и вниз, и голова вынырнула на поверхность ― и тут он услышал скрип весельных уключин.

Спустя мгновение до него долетел голос Джозефины, выкрикивающей, «Майкл»!

Он обнаружил, что у него еще осталось немного сил. Он всхлипывал от боли принесенной этим знанием, но руки его продолжали посылать вводу в стороны и вниз, и когда рядом с ним, описав в воздухе дугу, со всплеском приземлилось весло, он сумел подгрести к нему и ухватиться за широкую часть неживыми руками.

К другому концу была привязана веревка, и он чуть не разжал хватку, когда веревка потянула весло к лодке; наконец его голова натолкнулась на обшивку шлюпки, и он был втащен внутрь через планшир. И даже сумел немного помочь.