Не прекращая говорить, Де Лож выдернул соломенную пробку из бутылки, и разлил брэнди в две голубые хрустальные чаши. Кроуфорд с благодарностью отхлебнул напиток, а затем, отбросив в сторону все свои сомнения по поводу способности старика дать нужные, и к тому же противозаконные предписания к таможенным инспекторам, спросил, что он хочет получить взамен.
Брэнди в бокале де Ложа вспыхнуло в лучах утреннего солнца, скользящего внутрь через маленькое оплывшее оконце, и отбросило пурпурно-золотую радугу на изъеденные временем доски, служившие стеной этому месту. ― Qui meurt, a ses loix de tout dire, ― начал он.
Кроуфорд мысленно перевел это как «Умирающий человек может говорить все». Де Лож продолжал, и Кроуфорд был вынужден время от времени его прерывать, чтобы снова попросить говорить помедленнее, но даже после этого, он не был уверен, что понимает речь старика.
Де Лож вроде бы рассказывал, что заключил свою жену в тюрьму ― хотя когда он об этом сказал, он махнул рукой в сторону моря ― и теперь мог, с помощью подходящего человека, освободиться от нее навсегда. Ее родня может быть от этого не в восторге ― тут он, по какой-то причине, кивнул на сковороды, которые передвинул Кроуфорд ― но они не смогут ему помешать. Он поднял одну из легковесных сковородок, скривился и швырнул ее за дверь, на улицу. ― Я знаю, это неучтиво, ― добавил он на своем чудном французском, ― но они даже для готовки не годятся ― становятся ноздреватыми, и к тому же ужасно обесцвечивают соусы и яичницу.
В его жизни было много женщин, ― сказал он Кроуфорду, но он никогда и никому не говорил где эти «quelles»[97] проживают теперь. Ни одна из них не могла теперь до него добраться, и это было важное обстоятельство. Он указал на изувеченный палец Кроуфорда, и с ухмылкой сказал, что уверен, Кроуфорд его понимает.
Кроуфорд был куда как уверен, что не понимает, особенно когда старик закончил свою речь тирадой «Les miches de Saint Estienne amons, et elles nous assuit», которая, казалось, означала «Мы любим хлеба святого Стефана, и они преследуют нас».
Тем не менее, когда де Лож поднялся и спросил Кроуфорда, пришли ли они к соглашению, Кроуфорд кивнул и уверил его, что пришли. «Если он сможет заверить мой паспорт печатями, ― подумал он, ― я помогу ему провести этот ритуал, от чего бы он там ни защищал: от родственников жены, от буханок хлеба или еще от какой-нибудь чертовщины. А даже если и не сможет, даже если он просто сумасшедший старик, все равно у меня теперь есть здесь знакомый ― к тому же я уже получил крышу над головой и стакан брэнди».
Старик бросил Кроуфорду пару поношенных древних туфель. Затем приподнял лежащий за дверью матерчатый мешок, показывая, что Кроуфорду стоит его захватить. Когда они покинули маленький домик, он невзначай заметил, что купил дополнительную еду и выпивку, как только услышал о прибытии Кроуфорда.
Пораженный, Кроуфорд спросил его, как он об этом узнал ― но де Лож лишь подмигнул, снова кивнув на руку Кроуфорда, а затем указал на широкую заводь под ними. Кроуфорд приблизился к обрыву и посмотрел вниз, но увидел лишь полуметровый пирамидальный камень с квадратным основанием, одиноко возвышающийся посреди заводи.
Вернувшись обратно, Кроуфорд огляделся вокруг в поисках каких-нибудь признаков загона, где могли бы содержаться лошади или ослы, но маленький рыбацкий домик был единственной постройкой на поросшем вереском склоне холма. «Планировал ли де Лож пройти восемь миль своей походкой хромого насекомого»?
Чему он действительно был рад, так это тому, что туфли пришлись ему впору ― и мгновение спустя его пронзила догадка, что если де Лож купил их, когда покупал еду, также загодя узнав и размер его ноги.
Затем он увидел, что старик вытащил из-за дома детскую коляску, с привязанной к ней веревкой, и что к дальнему концу веревки было прилажено некое подобие плечевой упряжи.
Пока Кроуфорд недоверчиво разглядывал эту конструкцию, де Лож забрался в тележку, подобрав колени к подбородку, а затем бросил веревку с упряжью в пыль к ногам Кроуфорда.
Старик услужливо изобразил жестами надевание упряжи.
― На случай если я сам не догадаюсь, да? ― сказал Кроуфорд по-английски и поднял упряжь. Он медленно натянул ее, чувствуя скованность в суставах ― последствие того, что он провел ночь, скрючившись в деревянном коробе. «Вот что я тебе скажу, старина ― лучше бы ты был способен достать мне паспорт».
Довольно отчетливо де Лож спросил, не хотел бы он для ходьбы надеть туфли с каменными подошвами.
Кроуфорд вежливо отказался.
― Ah, le fits prodigue![98] ― заметил де Лож на своем тарабарском французском, покачав головой.
Кроуфорд навалился на веревку, и тележка заскрипела вперед, но затем он сообразил, что все еще несет сумку. Он остановился, вернулся назад, и, несмотря на протесты, вручил ее де Ложу. Одержав эту маленькую победу, он пошел назад, пока веревка снова не натянулась, а затем потащил тележку. Спустя несколько минут он немного приноровился к упряжи и подобрал размеренный темп ходьбы.
Он тяжело плелся прочь от моря, оставив деревню позади, по медленно забирающей вверх дороге. Вокруг царили запахи нагретого на солнце камня и благоухание вереска, и единственными звуками, нарушавшими небесное спокойствие, были тяжелое дыхание Кроуфорда, скрип колес тележки и монотонное жужжание пчел.
Где-то через час он достиг вершины холма и скользнул взглядом по широкой, неглубокой долине, раскинувшейся перед ним… вдруг он резко остановился, так что покатившаяся вперед повозка больно ударила его по ногам. Прямо перед ним, посреди далеких серо-зеленых склонов, рядами застыла армия гигантов.
Тут он услышал, как старик потешается над его замешательством, и разглядел, что фигуры в долине были не людьми, а вертикально стоящими камнями ― ландшафт отчасти напомнил ему Стоунхендж[99].
Чувствуя смущение из-за того, что был напуган этим зрелищем, он начал спускаться по северному склону холма; но после того, как тележка еще дважды налетела на него сзади, он решил, что будет легче позволить ей катиться впереди, и, тяжело ступая, пошел за ней следом, налегая на веревку и действуя как тормоз.
Именно в этой смехотворной позе они миновали группу из шести постных монахов, восседающих на ослах, и де Лож еще больше усугубил унижение Кроуфорда, выбрав именно этот момент, чтобы громким саркастическим тоном поведать местную легенду о том, что камни были языческой армией, которая гнала святого Камелия[100] навстречу морю, пока святой не обернулся и силой своей добродетели не обратил их всех в камень.
Узкий морской залив далеко вдавался в обступившую его сушу, в конечном счете превращаясь в реку, и здания маленького городка Оре теснились вокруг устья реки и взбирались вдоль крутых улочек, протянувшихся по холмам с обеих сторон.
От старика Кроуфорд узнал, что история этих мест пестрела чудесами и божественными явлениями. Всего лишь в миле на восток располагалась Базилика святой Анны, где пресвятая Дева явилась крестьянину по имени Ив Николасик и повелела ему построить на этом месте церковь[101]. А чуть дальше по дороге, в четырнадцатом веке состоялась отмеченная знаком креста битва, неприкаянные жертвы которой, согласно поверью, были осуждены скитаться по этим холмам до самого Судного Дня. Тем не менее, все эти знаменательные события не смогли подготовить горожан к процессии, которая со скрипом и кашлем церемониальным шагом вползла в город на закате в ту пятницу.
Весь день Кроуфорд тащил тележку по разъезженной дороге, то обливаясь потом на солнцепеке, то дрожа от пробирающего морского бриза. На обед он и его пассажир выпили по полной бутылке кларета и закусили хлебом, сыром и кочанной капустой, которые захватил де Лож. Но прежде, чем они возобновили свое путешествие, старик прорезал глазные отверстия в тряпичном мешке и натянул его поверх головы, словно капюшон пасторального палача, а Кроуфорд, последовав его примеру, напялил вместо шляпы пустотелую капустную кожуру.
