— Скажите правду, и я даю слово моряка, что сумею облегчить вашу участь.
Пуэйль взял стакан и дрогнувшим от надежды голосом проговорил:
— Я знаю, что капитан Удача выполнит свое слово.
Он залпом осушил стакан и быстро, точно опасаясь, что его могут перебить или остановить, заговорил. Страх, или пережитое, или надежда на милость русских заставили Пуэйля рассказать все без утайки со всеми подробностями. Так Пуэйль еще ни разу в жизни не поступал. И русские, слушая его, знали, что испанец говорит правду. Когда он замолк, Лигов вновь налил ему коньяку. Козакевич приказал увести Пуэйля. Увидев в раскрытую дверь кабинета конвойного, Пуэйль окинул всех паническим взглядом, остановился на Лигове и, опустив на колено стакан с вином, отчего на пол звонко хлестнула струя, закричал с ужасом:
— Вы же обещали, капитан Удача!
— Успокойтесь! — Лигов встал перед Пуэйлем. — Я же дал слово!
На лице Лигова появились морщины, глубокие, страдальческие. Пуэйль, смотревший на Лигова с выражением человека, подведенного к гильотине, весь как-то обмяк и, жалко улыбнувшись, потянулся к руке Лигова, но Олег Николаевич брезгливо отдернул ее и воскликнул:
— Идите!
За Пуэйлем захлопнулась дверь. В кабинете вновь воцарилась тишина, тяжелая, гнетущая. Лигов посмотрел на собеседников, в его глазах было какое-то глубокое, далекое от окружающего выражение.
— Пуэйля надо освободить!
— Что?! — одновременно вырвалось у Рязанцева и Козакевича. Им показалось, что они ослышались.
— Освободить испанца, — неожиданная улыбка осветила лицо Лигова. — Пошлем его к Дайльтону. Пусть Фердинандо расскажет, что случилось с «Ирокезом».
Капитан неожиданно разразился хохотом, беззаботным, заразительным. К нему присоединились офицеры. Рязанцев сквозь смех произнес:
— Я представляю, какое будет выражение лица у Дайльтона, когда он выслушает Пуэйля!
И снова громкий веселый смех наполнил кабинет контр-адмирала. За окнами, к которым припали густые черно-синие сумерки позднего вечера, тонко шумел ветер с Амура. На рейде он раскачивал суда, и в пустых трюмах «Ирокеза» гулко отдавались удары крутых волн лимана.
На другой день из-под стражи, по просьбе Лигова, был освобожден Лэрри Дэй. Встретившись с капитаном, моряк был так благодарен, что не мог удержать слез.
— Ну, Лэрри, — потряс Лигов за плечо матроса. — Зачем же…
— Вы всегда были добры ко мне, капитан Удача, — дрогнувшим голосом проговорил Дэй. — Выручая меня, вы выручаете и моих ребятишек.
— С первым же судном вы можете покинуть Николаевск и отправиться в Штаты, домой, — сказал Лигов.
— Нет, капитан Удача, — твердо произнес Дэй и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза Олега Николаевича: — Каждая встреча с русскими приносит мне счастье. Прошу вас, возьмите меня к себе на службу. Я неплохой резчик. Вы это знаете.
— Может быть, вам лучше вернуться к Дайльтону? — спросил Лигов.
— О нет! — горячо и взволнованно заговорил Дэй. — Я никогда больше не ступлю на палубу его корабля. Никогда! Я хочу служить у вас. Возьмите меня, во имя господа бога!
— Хорошо, Лэрри, — уступил Лигов. — Вы будете работать на разделке китовых туш. Платить вам буду наравне с другими. В любое время вы можете покинуть нашу колонию, как любой ее житель!
— О, спасибо, капитан, — растроганно сказал Лэрри Дэй. В этот же день он на все имевшиеся у него деньги накупил провизии и табаку и с помощью Лигова передал товарищам, находившимся под стражей до отправки на каторжные работы. Затем он перешел на судно Лигова и поступил под команду боцмана.
2
Отправив свои китобойные суда в Шантарское море, Дайльтон спокойно поджидал в Хакодате возвращения «Ирокеза». Президент рассчитывал встретить его не с одной доброй сотней бобровых шкурок в трюме, продать их здесь же, в Японии, кому-нибудь из европейцев, а затем самому присоединиться к флотилии. Дайльтон не собирался находиться на острове весь сезон промысла. Он хотел только сам проверить, как идет промысел кита и особенно охота на пушного зверя. В его планы входила также рубка леса. Для этого президент послал несколько судов, которые доставили бы древесину в Китай и на южные острова. Там русский лес шел по хорошей цене.
В один из дней, когда Дайльтон, устроившись после обеда в кресле из плетеного бамбука, просматривал газеты, доставленные ему из Штатов, в дверь кто-то постучался.
— Войдите! — крикнул Дайльтон, не поднимая глаз от газет» но го листа и не снимая ног со столика. Про себя он недовольно подумал: «Какого черта беспокоят в послеобеденный час?»
Дверь открылась, и вошедший пожелал доброго здоровья. Дайльтон при звуке голоса вскинул голову и, отшвырнув газету, сбросил ноги со стола:
— Пуэйль! Вернулись! Как охота?..
Дайльтон оборвал себя на полуслове и умолк. Оживленное выражение сменилось на его лице настороженностью, тревогой. По виду Пуэйля он понял, что с «Ирокезом» приключилась какая-то беда. — Где «Ирокез»? Быстро выкладывайте! — требовательно проговорил Дайльтон. Сейчас он был уже спокоен, готов ко всему. Пуэйль сел напротив президента компании. Во всем облике Пуэйля было что-то новое. Лишения в алкоголе сказались на нем благоприятно. Лицо посвежело, глаза утратили свою обычную воспаленность, но Пуэйль был словно пришиблен. «Раскис, — презрительно определил Дайльтон. — Больше ни на что не годен».
Пуэйль торопливо, без всякой попытки что-либо скрыть или добавить рассказал президенту все, что произошло с «Ирокезом» и его командой.
— Так, так, так! — говорил Дайльтон, прикрыв глаза и постукивая пальцами по столу. О, как он сейчас ненавидел Лигова!
— Я думаю, что… — начал было Пуэйль, но Дайльтон махнул рукой:
— Меня не интересует, что вы думаете. Все ясно.
Значит, Лигов бросил ему вызов! Дайльтон был уверен, что захват «Ирокеза» подстроен Лиговым, а то, что капитан Удача прислал сообщить об этом Дайльтону Пуэйля, было насмешкой и издевательством над Дайльтоном. Лигов точно хотел сказать этим, что Пуэйль ничего не стоит, что он достоин быть только с ним, Дайльтоном. Ну, что же, Лигов пожалеет об этом!
— Лигов вывел свои корабли из Николаевска? — спросил Дайльтон.
— Когда русский шлюп «Амур», на котором меня привезли сюда, выходил из лимана, я видел, что на китобойном судне капитана Удачи готовятся к плаванию.
— Капитан Удача! — насмешливо повторил Дайльтон, поднимаясь из-за стола. — Я даю ему другое имя. С сегодняшнего утра он — капитан Горе!
— Что вы думаете делать? — спросил заинтересованный Пуэйль.
Дайльтон сверху вниз уничтожающе посмотрел на испанца, и в его глазах мелькнула недобрая мысль. Он криво улыбнулся:
— Скоро узнаете. Идите!
Оставшись один, Дайльтон походил по кабинету, напряженно что-то обдумывая, потом, как бы вынося окончательное решение, тряхнул головой:
— Так!
Он остановился у окна, посмотрел на бухту, корабли… Среди них отыскал свое судно. Это был «Орегон». Его Дайльтон задержал для поездки на Шантарские острова. Президент хлопнул в ладоши. Бесшумно появился слуга.
— Пошлите на мое судно за капитаном Уэсли.
— О, капитан Уэсли, — закланялся слуга, — немного пьют вино здесь.
— Позвать его!
Слуга исчез. Уэсли явился с побагровевшей физиономией. Но он твердо стоял на ногах, и взгляд его был чист, голос ясен. Войдя в комнату к Дайльтону, он с фамильярной небрежностью козырнул и вопросительно посмотрел на президента.
— Пуэйля видели? — спросил Дайльтон.
— Да, сэр!
Дайльтону показалось, что за дверью кто-то притаился. Эти японцы просто помешались на подслушивании. Дайльтон поманил Уэсли к себе пальцем и, когда капитан подошел, что-то тихо сказал ему на ухо.
Уэсли кивнул:
— Есть, сэр!
— Он раскис, как гнилой банан, и слишком много знает, — вполголоса сказал Дайльтон, — любой из него может выжать что угодно!
— Будет сделано, сэр!
Но сколько в этот вечер Уэсли и его матросы ни искали в порту и городе Пуэйля, его нигде не было. Они обошли все кабачки и притоны — испанец словно сквозь землю провалился. Когда утром Уэсли доложил об этом Дайльтону, президент проворчал:
