— Я не только китобой, господин Хоаси, но я еще и русский! — сухо проговорил Лигов. — И добываю китов для России.

— Нет, — покачал головой японец. — Вы продаете жир и ус американской компании Дайльтона!

Хоаси посмотрел на Лигова в упор. Тот пошатнулся.

— Дайльтону?! Не может быть!

Хоаси молча достал из кармана пиджака в несколько раз сложенную газету. Это был номер газеты, выходившей в Сан-Франциско. Хоаси развернул ее и на одной из страниц указал на заметку. Лигов прочитал ее и на мгновение закрыл глаза.

Газета сообщала, что в Сан-Франциско вернулся транспорт «Невада», доставляющий китовое сырье из нового русского порта на Дальнем Востоке. Далее сообщалось, что жир высокого качества куплен у русских китобоев.

Лигов почувствовал себя растерянным. Значит, он работал на Дайльтона. Так вот почему Ясинский уклонялся от того, чтобы назвать имена промышленников в России, которым он якобы поставлял китовое сырье. Олег Николаевич словно увидел перед собой гладкое с бегающими глазками лицо коммерсанта, его мясистые губы. Бешенство охватило капитана. Как будто издалека донесся до него голос японца:

— Моя компания будет счастлива, если вы, господин Лигов, вновь окажете нам милость и будете на вашей прекрасной шхуне приходить с грузом в Хакодате.

— Да, да, — машинально ответил Лигов.

Японец исчез. Олег Николаевич с нетерпением ждал вечера. Тщательно одевшись, он явился к Ясинскому.

В гостиной капитан застал Клементьева. Молодой офицер беседовал с Тамарой. Дочь коммерсанта похорошела еще больше. Тамара весело смеялась какому-то рассказу лейтенанта, но, увидев входившего Лигова, смолкла и смутилась. Ее лицо о тонким профилем покрылось румянцем, большие голубые глаза с участием смотрели на капитана.

Едва они поздоровались, как в гостиную вкатился Ясинский и, подхватив под руку Лигова, заверещал своим тонким голоском:

— Рад, рад видеть вас, Олег Николаевич! Прошу ко мне в кабинет. Не будем мешать молодежи, да и у нас есть свои секреты.

Лигов высвободил свою руку и холодно сказал:

— Да, и у нас свои секреты!

Клементьев при этих словах внимательно посмотрел на капитана, уловив в его голосе гневные нотки.

Плотно прикрыв за капитаном дверь, Владислав Станиславович пригласил его присесть, но Лигов остался на ногах. Ясинский обежал вокруг стола и, подняв с него лист бумаги, протянул его Олегу Николаевичу:

— Вот, я приготовил…

Он не договорил. Лигов не брал бумаги. Ясинский все еще держал ее в протянутой руке. Потом он тревожно спросил:

— Что с вами, Олег Николаевич? На вас лица нет!

— Скажите, по какой цене вы хотите купить у меня жир и ус? — едва сдерживая себя, спросил Лигов.

— Как всегда, но если вы не… Лигов прервал Ясинского:

— А по какой цене продаете Дайльтону?

Ясинский от неожиданности отпрянул назад, как от удара, но тут же, сделав удивленное лицо, развел руками:

— Какой Дайльтон?

— Смотрите! — крикнул Лигов. — Читайте!

Он швырнул на стол газету. Ясинский отодвинул ее от себя: — Я по-английски не могу читать!

— Тогда слушайте! — Лигов четко и громко перевел заметку. Владислав Станиславович стоял, опустив глаза.

— Правда ли это? — спросил Лигов.

— Видите ли, — стараясь не встречаться взглядом с капитаном, начал Ясинский, но Лигов коротко сказал:

— Мерзавец вы!

Слова прозвучали, как удар хлыста. Лигов вышел из кабинета и, не обращая внимания на находившихся в гостиной людей, быстро пересек ее и покинул дом Ясинского.

…В ту же ночь Лигов отвел шхуну «Мария» в пустынный Амурский залив и поставил на якорь у высокого осыпающегося за Тигровой сопкой мыса. Рассчитав всю команду, он оставил на шхуне боцмана и нескольких матросов. Вместе с Фролом Севастьяновичем Лигов обошел шхуну, давая боцману последние указания:

— На шхуну никого не пускать! Куда и зачем я уехал, никому не говорить!

— Будет сделано, Олег Николаевич! — сказал Ходов, взволнованный расставанием с капитаном.

Лигов спустился в шлюпку. Боцман свез его на берег. Олег Николаевич тяжелым шагом поднялся на гребень мыса и оглянулся на одиноко стоящую шхуну. Глаза капитана были полны глубокой скорби.

В Петербург Лигов приехал утром. Выйдя из вагона он зябко поежился от сырости. На перроне стояли большие лужи, которые рябил унылый дождик.

Лигов прошел через вокзал и остановился под козырьком подъезда. Перед ним лежала привокзальная площадь. Вот уже почти десять лет, как он не видел ее, а ничего не изменилось. Те же облезлые здания с мутными, подслеповатыми окнами. Та же медленно тянущаяся конка, и над всем этим — низкое, в серо-грязных тучах небо, которое сыпало мелкий надоедливый дождь, точно сеяло его сквозь сито. Прохожие шли, втянув головы в высоко поднятые воротники, прятались под зонтики. По Невскому проспекту с поблескивающей мостовой катили пролетки с поднятыми кожаными верхами. Вдали тускло светилась игла Адмиралтейства.

Лигов пересек площадь, на которой между крупными булыжниками бежала грязная вода, вошел в полутемный вестибюль гостиницы. Ему хотелось скорее помыться с дороги, переодеться и, не теряя времени, быть у министра, рассказать ему все, что творится там, на далекой восточной окраине.

Лицо Лигова, покрывшееся преждевременными морщинами, было задумчиво. У губ залегли глубокие горькие складки. Под глазами от бессонных ночей и беспокойных тяжелых дум набрякли мешки.

Нет, не таким представлял себе Лигов свой приезд в Петербург. Когда он покидал этот город, он был молод, здоров, в нем было столько силы, а главное — была она — его вечная и единственная любовь — Мария…

Лигов вошел в номер с мутным грязным окном, почти упал в кресло, уронив голову на руки, и его плечи вздрогнули. Сколько времени он так просидел, он не помнил. В номере стало темно. На Невском зажелтели редкие фонари, и проспект показался капитану черной, глубокой рекой с неверно поставленными буями.

Весь Петербург казался Лигову морем с бесконечными, не нанесенными на карту отмелями, рифами.

Лигов добивался приема у морского министра и у начальника морского штаба. Его докладные и письма вежливо принимали в канцеляриях, обещали рассмотреть в ближайшее время, но дни шли за днями, недели за неделями, а Лигов все еще ничего не сделал. Дело, ради которого он объехал полмира, которому, посвятил всю свою жизнь, пожертвовав самым дорогим, не подвинулось вперед ни на шаг.

После очередного обхода ведомств Олег Николаевич нанял пролетку и отправился на кладбище. Дождь барабанил по верху пролетки, которая на булыжниках тряслась как в лихорадке. Мысли текли вялые, однообразные. В этом огромном и холодном городе Лигов был одинок, и никому до него не было дела. Умер Невельской, умер Северов…

Шагая между крестами и памятниками, он с трудом разыскал в дальнем углу скромную могилу адмирала Северова. На гранитной плите с высеченными датами рождения и смерти именем лежал простой морской якорь с обрывком цепи.

Это Мария выполнила посмертное завещание отца, разыскала якорь с поставленного на слом старого корабля, которым когда-то командовал Иван Петрович. Якорь этот бросал Северов во многих портах и бухтах мира.

Лигов вспомнил, как мечтала Мария побывать вместе с ним у этой могилы. Капитан встал на колено, на его опущенную обнаженную голову падал холодный дождь. Долго он стоял неподвижно. Потом собрал темно-бронзовые листья с гранитной плиты и медленно побрел назад, к дожидавшейся его пролетке.

…Через неделю, утром, когда Петербург зябко кутался в морозной серовато-синей дымке и тускло светился купол Исаакиевского собора, Лигов вошел в особняк морского департамента. В приемной министра его приветливо встретил секретарь, уже хорошо с ним познакомившийся и как будто внутренне сочувствующий китобою.

— Его превосходительство ознакомились с вашими бумагами. — Секретарь, затянутый в мундир, худощавый немолодой человек, с редкими волосами и желтым, точно у больного малярией, лицом, сообщил об этом почти торжественно. — И дай бог мне не ошибиться, они, — тут секретарь покосился на большую, резного дуба, дверь, — кажется, сегодня вас примут.