— Опасность… — пытался продолжить советник, но Дайльтон его не слушал:

— Стардсон мне за него ответит головой! Да к тому же этот старый пират слишком хитер и ловок, чтобы попасть в руки к русским. Сибирские рудники — не кабаки во Фриско…

Дайльтон оборвал себя и, порывшись в пачке бумаг, что лежали на столе, достал небольшой, сильно помятый листок. Он почти швырнул его Джилларду и сердито сказал:

— Сосунки с «Ирокеза» прислали. Те, что дали себя сцапать в Бобровом море. Просят в августе быть в бухте Калым. Сбегут из Сибири.

Джиллард быстро пробежал взглядом письмо. Американские китобои, отбывавшие в русских рудниках каторгу за браконьерство, просили прислать за ними судно. У них все было подготовлено к побегу. Советник вопросительно посмотрел на президента.

— За ними пойдет Стардсон. У него там есть приятели!

— Бухта Калым, — вслух подумал Джиллард и, подойдя к карте, посмотрел на изломанную линию тихоокеанского берега России.

— Да не ищите. Это же бухта, где была колония капитана Удачи! — засмеялся Дайльтон. — Удобное место для встречи! А? Ха-ха-ха!

— Все получается отлично! — воскликнул Джиллард. — Для парней с «Ирокеза» будет шхуна, и не одна, а три.

— Говорите яснее, — потребовал Дайльтон. — Какие шхуны? Чьи?

— Будут наши, — засмеялся Джиллард и, вернувшись в свое кресло перед столом, заговорил: — Ясинский трухляв, как старый гриб. Он нам больше не нужен. Когда я прибыл во Владивосток…

…У Дайльтона блестели глаза. Он был доволен докладом своего советника. И когда тот кончил рассказывать о результатах своей поездки, президент заметил:

— Недаром я вам плачу адмиральское жалованье, стоите вы того. А помните наш разговор в Петербурге? Я вижу, что вы привыкли к запаху ворвани. А?

Джилларда уже не коробили подобные разглагольствования хозяина. Он спросил:

— Согласны со мной?

— Ясинского к черту, раз стал слабоумен. Тернов, видно, парень с головой. Вот такие и должны править жизнью. Он заменит нам Ясинского. Его же шхуны перегоним сюда, в Штаты, а Тернову дадим кредит для покупки парохода, — решил Дайльтон. — С командами русских шхун справится Стардсон. Он мастер на такие дела.

Дайльтон в эти минуты совсем не походил на человека, который говорил о смерти. Он строил новые планы, решал судьбы людей, искал, на чем можно заработать, хотя каждый цент очередной прибыли будет покрыт человеческой кровью.

— Теперь о капитане Клементьеве, — продолжал Дайльтон. — Его разорить, судно купить или отобрать. А сейчас главное — чертежи, чертежи его судна!

— Пуэйль в Европе. Может, купит чертежи у норвежцев, — напомнил Джиллард.

— Молчит, испанская собака, — выругался Дайльтон. — Наведите-ка справки, что он делает в Норвегии.

— О'кэй! — кивнул советник.

Дайльтон бросил взгляд на часы и встал.

— Пора на ленч. — Он снова захохотал. — Надо конопатить свой корпус, чтобы не скрипел.

Джиллард улыбался, но со злостью думал: «Здоров ты, как бизон. А еще о смерти болтаешь».

На маленькой китобойной флотилии Клементьева шла жаркая работа. Почти через каждые три-четыре дня «Геннадий Невельской» прибуксировывал в бухту Чин-Сонг китовую тушу. Здесь, под прикрытием высокого скалистого берега, почти у самого выхода, стояла на якоре шхуна «Надежда».

Со шхуны на подведенную вплотную тушу спускались раздельщики, одетые в толстые ватные брюки и куртки. Дни стояли хотя и солнечные, но холодные, ветреные. На ногах у китобоев были сапоги с привязанными к подошвам острыми шипами, которые позволяли хорошо держаться на китовой громадине.

Джо Мэйл командовал разделкой. Держа в руках флейшерный нож — острое, похожее на изогнутую турецкую саблю, стальное лезвие на полутораметровой деревянной ручке, он первым сходил по штормтрапу на тушу и размечал на ней большие квадраты. Потом к нему спускались резчики и брались за дело.

Сало с туши снимали квадратными пластами, поднимали на палубу, просаливали и укладывали в трюме. Плавники, хвосты и хрящеобразный жир тоже солили и складывали в бочки. Когда под бортом оставалась освежеванная туша, ее отводили к берегу, к поселку корейских рыбаков. Здесь теперь всегда было многолюдно. Клементьев бесплатно отдавал корейцам китовое мясо.

Давно уже в этом поселке и ближайших деревнях забыли о голоде, о неурожае. Китовым мясом питались не только люди, им кормили скот, из отходов готовили тук для удобрений полей. Над бухтой с первых проблесков нового дня и до темноты не умолкали говор людей и крики птиц.

Через неделю утром, когда около «Надежды» появилась первая туша и китобои начали ее разделывать, от берега отошла лодка. В ней сидели четверо корейцев. Они держали на «Геннадия Невельского». Клементьев в это время находился у Белова. Лодка подошла к китобойцу. С кормы поднялся кореец в накидке, сплетенной из соломы, голова была в легкой шапочке.

— Капитан! — попросил он.

Ходов узнал в приехавшем Ен Сен Ена и кивнул ему по-приятельски:

— Здравствуй, Сеня! Капитана нет, он на шхуне. А что тебе надо?

Поздоровался и Ен Сен Ен.

— Моя хочу рыба резать…

— Ну и режь сколько тебе угодно, — ответил Фрол Севастьянович.

Корейцы отплыли к «Надежде». Здесь к ним был вызван Георгий Георгиевич. После долгих переговоров он понял, что Ен Сен Ен и его товарищи хотят работать на разделке китовой туши.

— Возьмем? — спросил Клементьев капитана «Надежды».

— Лишние руки не помешают, — проговорил Константин Николаевич. — Надо бы Мэйла спросить.

Они перешли на другой борт, посмотрели вниз. Там Джо Мэйл ловко орудовал своим ножом, отделяя широкий пласт бело-розового жира, один конец которого был зацеплен крючком на тросе.

— Эй, Джо! — крикнул Клементьев, сложив ладони рупором.

Негр поднял голову и улыбнулся, увидев капитанов. Клементьев объяснил, в чем дело, и Мэйл согласился:

— Хорошо. Пусть идут!

Так Ен Сен Ен стал резчиком, а вскоре и помощником негра. Он оставался ночевать на шхуне и редко съезжал на берег. Другие корейцы на «Надежде» помогали солить жир и укладывать его в трюм.

Казалось, сама удача сопутствует новым русским китобоям. Погода стояла спокойная, киты встречались чаще, и теперь Ингвалл бил больше синих. Успешная охота почти излечила его от страха. Занятый делом, он попросту забыл о том, что нарушил закон Лиги гарпунеров. Русские нравились ему все больше, и уже не раз у него мелькала мысль навсегда связать свою судьбу с Клементьевым. И вот Лига снова напомнила о себе…

Абезгауз на некоторое время оставил Ингвалла в покое, выжидая удобного случая. Подложить гарпунеру вторую записку — значило подвергать себя риску. Начнутся розыски. Нет, так нельзя. И Абезгауз был терпелив. «Все равно ты от меня не уйдешь, — грозил он норвежцу. — Я заставлю тебя гарпунить море».

Петер попытался завязать дружбу с Ингваллом, пришел к нему в каюту с бутылкой рому:

— Выпьем за твою меткую стрельбу.

Норвежец тяжелым взглядом осмотрел штурвального и сказал:

— Я тебя не звал. Зачем пришел? Уходи! Немец опешил. Он не ожидал такого приема.

— Ладно, — миролюбиво проговорил он, с трудом подавляя бешенство. — Не хочешь, я выпью один за тебя.

— Пей за себя. — Ингвалл с силой захлопнул за ним дверь и дважды повернул в замке ключ.

Потом он достал бутылку и, выпив, задумался. Подозрения и страх стали возвращаться к нему. «Чего этому немцу от меня надо? — думал он, глядя на бутылку. — Кто его звал? Почему он хотел пить за мою меткую стрельбу? Какое ему до этого дело? Это капитану важно, чтобы я хорошо стрелял».

Страх вновь овладевал Ингваллом. Он усилился через несколько дней. Неожиданно на море разыгрался шторм, и китобоец отстаивался в бухте. Клементьев, чтобы развлечь людей, предложил сойти на берег. Моряки отправились в поселок. Вместе с ними в одной шлюпке отошли от судна Ингвалл и Абезгауз. На берегу они не разговаривали и разошлись в разные стороны.

Жители поселка не скупились на угощение китобоев. Корейская рисовая водка оказалась почти в каждой фанзе. Моряки не спешили на судно. Первым вернулся Абезгауз…