Шлюпка круто повернула и скоро оказалась у туши. Клементьев отдал новую команду:

— Весла суши!

Шлюпка прижалась бортом к туше, скользнула по ее упругой черной коже. Часть туши, поднимавшаяся над водой, была обсушена ветрами и солнцем, блестела черным лаком. В боку торчал гарпун, около него все еще сочилась кровь.

— Пиф-паф?! — не то спрашивая, не то подтверждая, с облегчением проговорил Ен Сен Ен, указывая на гарпун. Лицо его расплылось в довольной улыбке. Он быстро заговорил с Ким Каук Сином, но тот остановил его. Он с виноватой улыбкой протянул Клементьеву руку и жестом попросил везти их назад. Но капитан предложил им подняться на судно. Георгий Георгиевич давно заметил, что Ким Каук Син бросал любопытные взгляды на китобоец. Кунжу охотно согласился на предложение Клементьева осмотреть судно.

Ен Сен Ен, как только шлюпка подошла к штормтрапу, ловко поднялся на палубу. Старику же пришлось помогать. Андреев с матросами почти подняли его на руках. Оказавшись на судне, он утратил свою обычную сдержанность и стал любопытен как ребенок.

Прежде всего Клементьев подвел Ким Каук Сина к гарпунной пушке и объяснил, что из нее и был поражен кит, затем они обошли судно, и капитан пригласил корейцев в каюту. Здесь за угощением он сказал:

— Ен Сен Ен! Я отдаю жителям Чин-Сонга кита. Берите его, поделите поровну между всеми.

Кореец слушал капитана, но вначале не понял и попросил повторить. Георгий Георгиевич постарался выразиться проще, и опять на лице Ен Сен Ена было одно лишь недоумение. Капитан долго разъяснял, помогая себе жестами. Наконец Ен Сен Ен хорошо понял, что предлагает капитан, и почти испуганно спросил:

— Наша бери большой рыба?

— Ну да, ну да, — закивал Клементьев и неожиданно для себя перешел на ломаный язык: — Бери его, моя дари!

Изумленный Ен Сен Ен обратился к кунжу. Старик, выслушав его, так растерялся, что не мог произнести ни слова. Чашка чаю в его руке задрожала, он был вынужден опустить ее на стол.

Клементьев улыбался и говорил:

— Берите большую рыбу, я дарю ее вам. Все пусть возьмут сало и мясо. Всем хватит…

Растроганный Ким Каук Син поднялся из-за стола и поклонился Клементьеву. Тот смущенно встал и взял старика под руку:

— Зачем так? Берите кита! Подарок это!

Все еще не пришедшие в себя от изумления корейцы были доставлены на берег. Клементьев остался на судне. Он видел, как шлюпка причалила к берегу. На корме поднялся Ким Каук Син и, обращаясь к толпе, заговорил, часто указывая на «Геннадия Невельского. Вся толпа на берегу пришла в движение, и над освещенной солнцем бухтой раздался многоголосый крик:

— Гамса хао! Гамса хао! Гамса хао![45]

Жители рыбацкого поселка, остававшиеся в фанзах, сейчас бежали к берегу и присоединяли свои голоса к остальным. Ходов вернулся на судно взволнованный.

— Вот это дела, Георгий Георгиевич! Радости-то сколько!

— Ну, будем буксировать тушу к берегу. — Довольный и гордый собой, капитан отдал в машину приказ, и за кормой китобойца забурлила вода. Судно двинулось вперед, а навстречу ему шли лодки с корейцами. «Вот и дружба», — с удовлетворением подумал Клементьев.

— Выведем на мелкое место, — сказал Георгий Георгиевич боцману. — А там они сами управятся.

— Только бы гарпун не утопили, — хозяйственно забеспокоился Фрол Севастьянович и направился к матросам.

Абезгауз, стоя за штурвалом, спросил Клементьева;

— Начнем резать сало?

— Нет. Отдадим корейцам, — не обращая внимания на ошарашенного Абезгауза, ответил Клементьев, занятый мыслью, подсказанной вопросом штурвального. Клементьев решил послать нескольких матросов с судна помогать корейцам в разделке кита: «Пусть поучатся. Дальше нам это пригодится». Среди отобранных был и Андреев.

«Капитан идиот или сумасшедший», — подумал пораженный Абезгауз. Ему еще никогда не приходилось слышать о том, чтобы китобой отдавал кита. «Этим желторожим туземцам дарить кита? Дурак капитан», — сделал окончательный вывод Петер, и, когда Клементьев встал за штурвал, отстранив его, Абезгауз даже не обиделся. Слишком неожиданным в его глазах был поступок капитана. Штурвальный чувствовал себя обкраденным. Ведь в убитом ките есть и его доля…

Дайльтон вернулся с Гавайских островов довольный, загорелый, хорошо отдохнувший. Джилларда он встретил шумно, почти дружески:

— Хэлло, старина! Да вы белый, как снег на Аляске! Смотрите-ка на меня — канак, а? — Он расхохотался и хлопнул низкорослого советника по плечу. — Хотите взглянуть на Рандольфа?

— Наверное, не узнать? — с преувеличенным интересом спросил Джиллард. — Парни в его возрасте растут, как бамбук.

— Еще быстрее. — У Дайльтона был довольный вид. — Я его сделаю настоящим парнем.

Тут глаза президента компании сузились, и в них появился холодный металлический блеск. Дайльтон сжал тонкие губы, подошел к окну и, резко отдернув портьеру, взглянул на порт, на свои суда. Кабинет залило яркое солнце. Джиллард с недоумением следил за Дайльтоном. Тот положил руки на переплет окна и, чуть нагнув голову, долго молчал. «Что с ним?» Джиллард осторожно, чтобы не скрипели туфли, шагнул к креслу, сел, не отрывая взгляда от Дайльтона.

Президент, не оборачиваясь, медленно заговорил:

— Из Рандольфа сделаю хорошего наследника, хозяина. — И, неожиданно громко, цинично выругавшись, продолжал: — За деньги можно купить все, все. Но можно ли купить жизнь, десять лет, год или день жизни?

«Расфилософствовался. Это не к добру», — подумал Джиллард. С каждым годом он все больше и больше опасался своего хозяина.

Дайльтон быстро отошел от окна, задернул портьеру с такой силой, что оборвал два кольца. В кабинете вновь наступил приятный зеленоватый полумрак. Лицо Дайльтона стало мертвенно-тусклым.

— Не понимаете, о чем я говорю? — спросил президент озадаченного советника. — О том, что наша жизнь чертовски коротка и никак и ничем ее не продлишь. Скоро и мне, и вам придется отправиться к праотцам, черт побери. А деньги останутся здесь, в сейфах банков. И ничего с собой не возьмешь, ни цента.

Дайльтон сел за стол и, вытянув перед собой руки, смотрел на них, сжимая и разжимая кулаки. Потом качнул головой:

— Вот они многих брали за горло, а с собой не унесут и цента.

«Ну тебя к черту с твоими могильными разговорами, — мысленно выругался Джиллард. — Наверное, скоро пойдешь в пасторы грехи свои замаливать».

Советник испуганно вздрогнул от неожиданного громкого хохота Дайльтона. Тот смеялся во всю силу своих легких, с трудом произнося слова:

— У вас такой вид, Уильям, точно вы увидели свой гроб.

— Гроб — нет, а кладбище, на котором я буду похоронен, — попытался пошутить Джиллард. — Вы прекрасно меня к этому подготовили.

— Не нравится, — с сарказмом произнес президент, перестав смеяться. — Мне тоже не нравится. А об этом надо думать, Я уже слышу, что мое тело начинает так же скрипеть, как скрипит старый, гнилой парусник во время шторма. Вот-вот развалюсь, а кому оставлю дело? Черт возьми, как поздно я женился, как мал еще Рандольф!

— Рандольф подрастет, времени у нас еще много, — успокаивающе сказал Джиллард.

— Во всяком случае вы умрете раньше меня, — жестоко сказал Дайльтон. — И я произнесу на вашей могиле прекрасную речь. А Рандольфа надо уже к делу приучать. Вот что я решил. Отправим-ка мальчика в этом году на промысел со Стардсоном.

— Рискованно, — покачал головой Джиллард. — «Блэк стар» пошлете в русские воды?

— Только туда! И все четыре парусника, — ударил по столу кулаком Дайльтон. — Охрана у русских опять ослабла. Да если они и захватят наши одну-две шхуны — все равно будем в выигрыше. Эти старые корыта пора на слом, а то, что в своих трюмах привезут остальные, окупит все убытки.

— Рандольф… — начал Джиллард, но его перебил президент:

— Он должен все увидеть. Потом я засажу его за учебу. Он должен войти в дело при мне!