Джиллард покачал головой:

— Заказы будут сданы после того, как мы получим чертежи судна капитана Клементьева.

— Копию немедленно пришлите мне, — приказал Хоаси. И спокойно продолжал: — Моя компания хочет иметь акции компаний норвежской «Берген-ваал» и немецкой «Миллер и сыновья».

— Вам не продадут акции! — воскликнул Джиллард. — Вы же знаете, что эти компании стараются избавиться от многих акционеров.

— У вас большие связи, мистер Джиллард. — Хоаси словно не замечал замешательства советника. — Например, мистер Ясинский может приобрести акции для нас…

— Это очень трудно, — почти простонал Джиллард.

— Это надо. — Хоаси встал, давая понять, что разговор окончен. — Завтра в полдень во Владивосток отходит русский пароход «Волга». Для вас уже заказана каюта.

«Вот и отдохнул», — мелькнуло в голове Джилларда, и, очевидно, это отразилось на его лице, потому что Хоаси почти дружеским тоном сказал:

— Вам хватит ночи, мистер Джиллард, чтобы вспомнить прелести японских красавиц.

Хоаси захлопал в ладоши. На вызов явился японец с выдающейся вперед челюстью. Он низко поклонился. Хоаси что-то сказал ему по-японски и обернулся к советнику:

— Этот мистер побеспокоится, чтобы ваше ограниченное время было приятно заполнено.

Хоаси распрощался.

— Возвращаясь из Владивостока, вы остановитесь в этом же номере, и я буду рад снова, беседовать с вами.

Джиллард остался наедине с переодетым полицейским. На ужасном английском языке он сказал:

— Желает ли мистер осчастливить своим посещением лучший чайный дом недостойного вас города?

— Желаю, желаю — гейш, сакэ! — прокричал Джиллард и выругался.

Тамара опустила на колени маленький томик в тяжелом из коричневой кожи переплете и посмотрела на Лигова.

Он лежал на спине, вытянув вдоль тела руки. Глаза на землистом лице с впалыми щеками были закрыты. Моряк тихо дышал. «Уснул», — подумала Тамара и, осторожно поднявшись, подошла к окну, отодвинула портьеру. Отсюда, со склона сопки, хорошо была видна бухта Золотой Рог, стоявшие в ней суда. Наступил ранний декабрьский вечер. Бирюзовая дымка густела в воздухе, красила выпавший накануне снег. В первых сумерках он казался лиловым.

Тамара поправила на плечах шаль и протерла вспотевшее от ее дыхания стекло. Она ждала мужа. Георгий должен был сегодня вернуться. Как редко они бывают вместе! Георгий все время на судне, все время находится в Гайдамаке. Неужели так будет всегда, всю жизнь? «Жена моряка», — прошептала Тамара, и на ее побледневшем, усталом лице появилась слабая, чуть грустная улыбка. «Жена моряка», — повторила она про себя и улыбнулась уже веселее. Горячим лбом Тамара прижалась к холодному стеклу окна. Она ждала, ждала с нетерпением Георгия, чтобы сказать ему, что она будет матерью. Сегодня днем, когда Настя была около Лигова, Тамара, сгорая от стыда, готовая вот-вот разрыдаться, побывала у старого доктора, который в дни болезни навещал ее еще у родителей.

Страшась взглянуть в добрые глаза старика, она дрожащим от волнения голосом рассказала ему о своих подозрениях, и он подтвердил их.

«Вы станете матерью», — сказанные доктором слова непрерывно звучали в ее ушах: — «Вы станете матерью».

Тихий скрип двери отвлек молодую женщину от мыслей. В кабинет (Лигов настоял на том, чтобы лежать в кабинете) тихо вошла Настя. Она несла зажженную керосиновую лампу. Желтый свет падал на ее лицо, золотил волосы.

Девушка поставила лампу на стол и фарфоровым экраном на бронзовой ножке заслонила ее от Лигова. Мягкий свет слабо осветил больного.

— Спят? — прошептала Настя.

Тамара не успела ответить. Послышался слабый голос Лигова:

— Алексея… Георгия… когда… придут…

— Вам говорить нельзя, — бросилась к нему Тамара. — Нельзя! Нельзя!

— Алексея… Георгия… когда… придут… — Лигов не открывал глаз, облизывал кончиком языка сухие губы. — Пить! Когда Алексей… Клементьев…

— Хорошо, хорошо, Олег Николаевич, — торопливо проговорила молодая женщина. — Как они придут, сразу же будут у вас.

Она взяла из рук Насти кружку с водой и напоила больного. Он повернул лицо к кожаной спинке дивана, давая понять, что хочет остаться один. Настя и Тамара вышли в гостиную. — Совсем они плохие, — прошептала Настя. — Бедные.

— Очень плох, — кивнула Тамара. — Как дети?

— Чего же им, несмысшленышам? Корабли строят. Скоро кормить их. Пойду на кухню.

— Я тебе помогу. — Тамара хотела идти следом, но Настя остановила ее и указала глазами на кабинет:

— А если им что потребуется?

— Ты права. Я останусь тут. — Тамара села к столу, на котором лежали петербургские и московские журналы, доставленные сегодня пароходом «Волга».

Настя ушла на кухню. Она стала в доме своим человеком. Хозяйничала, ухаживала за детьми, вместе с китайцем-поваром готовила обеды. За это время девушка успокоилась, и страхи той ночи, когда ее втолкнули в кабинет к Тернову, стали понемногу забываться. Быстрая, расторопная, со всеми приветливая, она чуждалась только Джо Мэйла, который теперь стал членом команды «Геннадия Невельского», и даже бывала с ним грубовата. Когда Мэйл находился в доме, что теперь случалось редко, то Настя или совершенно не замечала его, или же на его обращение сердито поводила плечом и однообразно отвечала:

— Вот еще!

…Клементьев и Северов пришли домой только вечером на следующий день.

— Как Олег Николаевич? — обнимая и целуя жену, еще в прихожей спросил Клементьев.

— Плох, очень слаб. Все время спрашивает вас.

— Эх, Олег, Олег! — горько вздохнул Северов и, сбросив шапку, пригладил волосы. — Боюсь, что это его последние дни. Пойдемте к нему.

Олег Николаевич, очевидно, слышал их приход. Когда они осторожно, стараясь меньше шуметь, вошли в кабинет, Лигов встретил их взглядом.

Он был очень плох. На сером лице, в котором не было на кровинки, лихорадочно блестели глаза, но этот блеск был непостоянный. Он то появлялся, то исчезал, и тогда глаза становились тусклыми. «Умирает», — подумал Клементьев с болью и тоской.

Лигов сделал рукой слабый жест, приглашая сесть поближе к нему. Они пододвинули стулья. Лигов, видимо, собрав силы и стараясь скрыть свою слабость, громко спросил:

— Как в Гайдамаке? Все говорите!

Это был приказ. Клементьев положил свою ладонь на руку Лигова и пожал ее:

— Хорошо! Вот Алексей Иванович расскажет.

— Ну, Олег! — заговорил Северов. — Идем на всех парусах при полном ветре. На косе склады почти готовы. Знаешь, где плотников достали? Около бухты на одной речушке деревня есть — Душкино. Так там переселенцы недавно поселились. Хорошие, умелые мужики. Чем им голодать до нового урожая, решили наняться на всю зиму к нам. Мы приняли. Одобряешь?

Лигов внимательно слушал Северова. При его вопросе он прикрыл глаза и чуть заметно кивнул, Алексей Иванович продолжал:

— Печи тоже начали класть, но морозы мешают. Лигов приподнял брови. Северов продолжал:

— Пусть мужики построят себе землянки. Печи весной закончим. Нашелся и бондарь. Говорит, что у себя в России бочки делал. Сказал ему, чтобы подручных себе нанял да всю зиму и мастерил бочки. Просто везет нам! — почти весело закончил Северов.

Олег Николаевич перевел взгляд на Клементьева, спросил громко, точно рассказ друга придал ему силы:

— Когда… охота?

— Зимой!

— Да, да, у Кореи… — Лигов жадно глотнул воздух, на его лбу выступил пот. — У Кореи…

— Молчи. Говорить тебе нельзя! — по-дружески прикрикнул на него Северов.

— У нас все хорошо идет, — успокаивающе сказал Клементьев. — Поправляйтесь! Вместе на охоту пойдем. Вы первый выстрел сделаете.

Лигов отрицательно покачал головой и жестом попросил пить. Пока он медленно утолял жажду, моряки переглянулись. Тонкие пальцы Лигова, обхватившие кружку, были совсем прозрачны. Рука дрожала. Вспомнилось наставление докторов, что Лигову очень вредны волнения. Доктор с «Иртыша» признал у Лигова нервное истощение и прописал покой, а китайский врач, приведенный Ходовым, сказал, что у Лигова очень больное сердце и что вылечить его уже нельзя. Со спокойствием человека, видавшего, как люди умирают, он сказал: