К нашим истребителям подъехали грузовики. Оружейники проверили вооружение и боезапас, стали на специальных кронштейнах в планерах машин подвешивать и крепить по две двухсотпятидесятикилограммовые авиабомбы. Я наблюдал за работой оружейников, а сам по телефону разговаривал с командиром полка и объяснял ему, что нам с подполковником Динго нужно, чтобы наши истребители вернулись бы на родной аэродром. Когда оружейники полка завершили работу и грузовики уехали, я мысленно пообщался с Динго, кратко объяснив, что он должен делать, и молча полез в кабину своего BF109E. Удобно расположившись в кресле-ложементе пилота, я мысленно приказал ИРу включить зажигание, и тут же приятными зелеными огоньками засветилась приборная панель машины. Чтобы не вызвать подозрений со стороны наземных служб аэродрома: как это может быть, чтобы два истребителя уходили на боевое задание без переговоров по рации о подготовке к полету, я по рации связался с Динго и поинтересовался, как его дела, и он в нескольких словах сообщил мне о полной готовности к полету.

Я ввел в память-карту ИРов обоих истребителей точное месторасположение виллы, предполагаемый маршрут следования до этой точки и предполагаемый маршрут возвращения. Через пару секунд получил подтверждение и согласие подполковника Динго со своим предложением, правда, с некоторыми небольшими коррективами. Подполковник предложил прорываться к вилле на малой высоте через центр Острова, так мы, по его мнению, могли бы избежать раннего обнаружения вражескими радарами, которые в основном были сконцентрированы на побережьях Острова.

После долгого разбега, натужно подгуживая двигателями, наши истребители оторвались от взлетной полосы и по спирали с большим трудом начали набирать высоту. Этим неуклюжим взлетом и тяжелым набором высоты мы хотели продемонстрировать невольным свидетелям, насколько перегружены оба истребителя. Достигнув требуемой высоты в четыре тысячи метров, наши истребители взяли курс на север. Но как только они достигли побережья Северного моря, мы с Динго увеличили их скорость полета, перейдя в пологое пике, чтобы скрыться в белой пелене прибрежного тумана.

Совершенно неожиданно получил весточку от Смугляночки. Я никак не мог привыкнуть называть свою собственную жену по имени — Олга, она навсегда осталась в моей памяти обер-ефрейтором или просто Смугляночкой. Жена сообщала, что местные врачи спасли ее от смерти, но очень долго ее выхаживали, так как хотели спасти и ее ребенка. Из-за этих предосторожностей ей пришлось два месяца провести в королевском госпитале без права покидать постель. С выздоровлением местная королева забрала ее в свои покои, но режим ее пребывания в этих королевских покоях стал гораздо строже, чем был в госпитале. Сейчас ее жизнь расписана по минутам: когда следует просыпаться или ложиться спать, когда проходить медицинское обследование или принимать пищу. Врачи повсюду следуют за ней по пятам, даже и тогда, когда она прогуливается в горах и дышит свежим горным воздухом. Королева, которая утверждает, что является моей матерью, также не спускает глаз с нее и ее формирующегося окружения. Она полностью доверяет ей и просит беречь себя, чтобы дать жизнь моему сыну. Затем в послании последовали многочисленные поцелуи, надежды на встречу и намеки на то, что бы девушка проделала со своим любимым мужчиной. В постскриптуме говорилось, что Смугляночка сбросила пару своих фотографий на мой компьютер.

Я на мгновение задумался, когда голос обер-ефрейтора растворился в магическом эфире, какой именно компьютер Смугляночка имела в виду. Думать долго не пришлось: принимая во внимание некоторую странность женского мышления, отгадка этой фразы девушки могла быть только одной. Когда девушка переехала на постоянное место жительства ко мне, то помимо служебной винтовки она захватила с собой и служебный компьютер «Цузе», который с тех пор пылился в углу комнаты. Девушке было некогда работать на компьютере, так как она была сильно занята обустройством своей семейной жизни, а я к нему не притрагивался, так как хорошо знал, что любое его использование будет проходить под строгим оком службы безопасности рейха.

Покряхтывая, я опустил ноги с кровати, была глухая ночь, и в тапочках «а-ля Смугляночка» побрел в угол за компьютером. Свет ночника не достигал этого угла, и в полной темноте я нащупал этот здоровый ящик и попытался перетащить его в светлый угол. Но что бы я ни предпринимал, ящик упорно не желал покидать своего насиженного места, а мне оставалось только удивляться его тяжести. Моих сил явно не хватило даже на то, чтобы сдвинуть этот железный сундук с места, а в свое время Смугляночка умудрилась одна перетащить его из своей служебной комнаты в здании штаба полка в офицерское общежитие. Поэтому я, нащупав в темноте какой-то провод с вилкой, потащил его к электрической розетке на другой стороне комнаты. Удивительно, но длина провода оказалась достаточной и, ни секунды не сомневаясь, я воткнул вилку в электрическую розетку.

Послышалось шипение нагревающихся лампочек компьютера, загорелась панель, и послышалась симфоническая музыка из Вены. Я разочарованно вздохнул, вероятно, по ошибке перепутал провода и подключил к электросети радиоприемник, но тут же вспомнил, что свой радиоприемник сдал в полицию еще в самом начале войны и никакого другого радиоприемника у меня не было. В этот момент засветился монитор компьютера, размер его экрана был настолько маленьким, что для того, чтобы рассмотреть, что он показывал, требовалась лупа филателиста. Но я воспользовался магическим зрением, а когда разглядел, то сначала сильно покраснел, а потом с интересом стал рассматривать фотографии, присланные электронной почтой Смугляночкой. Фотографий, разумеется, было не две, не три, а по крайней мере десяток. Смугляночка была в чем мать родила и всеми силами старалась продемонстрировать свой чуть подросший животик, она показывала его в профиль, фас, в полуоборот, сверху… и так далее. То ли фотограф был неопытным, то ли у него дрожали руки, но на каждой фотографии обер-ефрейтор демонстрировала и некоторые интимные детали своей великолепной немецкой фигуры. Я млел от восторга и временами мычал, как бык-производитель, так как не мог от вожделения говорить. Но все хорошее быстро кончается, передо мной мелькнула и канула в вечность последняя фотография Смугляночки.

Проснулся я весь в поту, простынь подо мной сбилась в один мокрый комок, а сам я был разбит, чувствовал слабость во всем теле и ничего не помнил, что же такое особенное со мной произошло этой ночью, чтобы утром я проснулся таким убогим человеком. Память тут же услужливо подсказала мне взглянуть на один из листов бумаги, в беспорядке разбросанных на полу комнаты. Не вставая с кровати, я протянул руку и подобрал с пола листочек с изображением в черно-белом варианте обнаженной девушки. Одного взгляда на нее хватило, чтобы вспомнить все, что произошло этой ночью — послание Смугляночки и ее фотографии.

Я поднялся с кровати, аккуратно подобрал все листки с пола и развесил их по стенам своей комнаты. Натянул галифе, но без рубашки и на босу ногу, и стал расхаживать вдоль стен, внимательно всматриваясь в фотографии обер-ефрейтора. Вскоре ко мне присоединился подполковник Динго, который оделся в мундир подполковника, собрался на завтрак и заглянул ко мне, чтобы вдвоем отправиться в офицерскую столовую полка. Увидев своего друга увлеченно рассматривающим рисунки, развешанные на стенах комнаты, он присоединился к нему и стал рассматривать эти картинки. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать обер-ефрейтора Смугляночку, изображенную на этих фотографиях. В полку старались как можно меньше упоминать имя этой девушки и говорить о ее смерти, но Динго внутренне осознал, что рассматривает фотографии Смугляночки, сделанные совсем недавно, вчера или позавчера. И тогда его охватило трепетное волнение и понимание того, почему его друг и названный брат Зигфрид так внимательно рассматривает эти снимки.