Кроме большого двора в замке есть дворики, проходы, галереи, так что помещений хватает и для маленьких кафе, открывающихся на время спектаклей, и для гардероба, и для артистических комнат… Зрители в зале приносили с собой теплые платки, пледы, чтобы можно было «утеплиться», если вдруг похолодает. Такая «экзотика» никого не смущает, напротив, она входит в программу. Ведь главное, для чего съезжаются в Савонлинну, это искусство — музыка, театр, выставки. В этом замке, на масштабной сцене и масштаб событий, изображенных в «Хованщине», выглядел особенно впечатляющим, а все мы работали дружно и с увлечением. Там же на фестивале у меня состоялся сольный концерт… в пещере. Да, да! В самой настоящей пещере, под землей. Дело в том, что в Савонлинне устроили подземный концертный зал. Эта идея пришла в голову одному очень находчивому устроителю фестиваля. Построить новое здание оказалось весьма накладным делом — земля здесь очень дорогая. А под землей? — Бесплатно, стройте себе что хотите. И вот в скале финны то ли вырубили новую, то ли расширили уже существовавшую природную пещеру, увеличили ее до нужного объема и там, в подземелье, сделали потрясающий зал с изумительной акустикой — грунт-то скальный, хорошо отражает звук.
Выставочные залы тоже устроены здесь же, под землей. Стены пещеры не стали обрабатывать, шлифовать, а оставили так, как они есть в природе. Только в самом низу, около пола камень обработали, чтобы получился своеобразный бордюр. Вот на эти-то природные стены и стали вешать картины. Ничего лишнего — только подсветка. А эффект — потрясающий! (Мне тогда вспомнилось наше посещение знаменитых Кунгурских пещер на Урале — вот где простор для фантазии неравнодушных людей! А сколько у нас в стране таких природных красот! По золоту ходим, но нагнуться никому не приходит в голову!)
На том выступлении в подземелье моим концертмейстером был прекрасный эстонский пианист Ивари Илья, который учился у нас в Московской консерватории. Мало того, что он удивительно чуткий вокальный ансамблист (очевидно, чутье вокала у него от отца-хормейстера), он прежде всего замечательный пианист-со-лист. В чем-то они похожи с Джоном Вустманом. С Ивари я выступала довольно много и с большим удовольствием. К сожалению, теперь мы разделены границами и я не всегда имею возможность в силу разных причин сотрудничать с ним так же часто, как прежде.
«Заграничной» для нас оказалась теперь и выдающаяся молдавская певица Мария Биешу, чей автограф тоже вышит на моей скатерти. К счастью, наши встречи с ней ничуть не стали менее частыми: Мария по-прежнему бывает в Москве, где ее всегда ждут почитатели ее таланта, а я стараюсь принимать участие в организуемых ею в Кишиневе фестивалях «Мария Биешу приглашает». Пела я там и осенью 1996 года и лишний раз убедилась в том, что никакие границы, никакие политические потрясения не могут разъединить людей, любящих искусство и преданных ему. На заключительном концерте фестиваля, когда Мария обратилась со словами благодарности ко всем, кто помогал ей организовать и провести это дорогостоящее мероприятие, она попросила и меня сказать несколько слов. И тогда произошло то, что тронуло меня до глубины души: не успела я сделать и нескольких шагов по направлению к авансцене, как большой, заполненный до отказа зрителями зал вдруг стал вставать, приветствуя меня, еще не сказавшую ни слова… Надо ли говорить о том, что я испытывала в эти минуты…
Впервые я познакомилась с Марией Биешу в 1966 году, когда она, еще совсем неизвестная молодая певица, принимала участие в III Международном конкурсе им. П. И. Чайковского — первом для вокалистов. На третьем туре конкурса с Марией произошел неожиданный и для нее, и для нас, членов жюри, случай, о чем потом писали аккредитованные на конкурсе журналисты. Во время исполнения у Марии вдруг потекла тушь с ресниц от выступивших слез, от туши слезы полились еще больше и певица не могла уже открыть глаз, ничего не видела. Спасая положение, дирижер Одиссей Димитриади, не прекращая дирижировать, подал Марии свой белоснежный платок, чтобы она могла вытереть глаза. В этом жесте было что-то такое «домашнее», отеческое, что зал потом взорвался аплодисментами не только из-за прекрасного пения Марии. В те годы Москва очень любила свой конкурс, обожала всех конкурсантов, москвичи заполняли до отказа залы во время прослушиваний, искренне переживая (но и строго оценивая) за всех участников. Конечно, происшедший с Марией случай лишь добавил любви с ней… (Сейчас о прежнем отношении к конкурсу Чайковского — не столько москвичей, сколько государства — приходится лишь вспоминать.)
Совсем недавно, во время нашего пребывания в далеком сибирском Сургуте на организованном там музыкальном фестивале, Мария, вспоминая о том конкурсном выступлении, рассказала, почему же с ней произошла та неприятная неожиданность. Она впервые приехала из своего Кишинева на столь большое и ответственное соревнование, была очень скромной, непривычной к сцене. В Москве она увидела много иностранных участниц, которые, в отличие от нее, были более уверенными в себе, умели пользоваться гримом, косметикой. И вот эти эффектно раскрашенные певицы и «вдохновили» своей яркой внешностью скромную молдавскую девушку: Мария решила «соответствовать моменту» и перед выходом на сцену не совсем умело, возможно, впервые подкрасила ресницы. Одной из вещей, которую она пела на финальном прослушивании, была ария Наташи из оперы Тихона Хренникова «В бурю». Как вспоминает Мария, когда она пела эту арию, где есть грустные слова: «Одна, одна…», ей стало так жалко себя, она так вошла в образ, что слезы невольно стали наворачиваться на глаза. Тушь на ресницах намокла и… И произошло то, что произошло.
Несмотря на это, красивый голос Марии был оценен жюри по достоинству — она заслуженно «шла» на первую премию. Но не тут-то было. Председатель жюри конкурса вокалистов А. В. Свешников получил из ЦК указание дать первую премию американской певице Джейн Марш, которая действительно хорошо исполнила на конкурсе сцену письма Татьяны из «Евгения Онегина» Чайковского. Но для получения первой премии этого было недостаточно, она могла бы рассчитывать на специальный приз — за лучшее исполнение Чайковского. Сколько ни убеждал цэковское начальство и сам Александр Васильевич, и ходивший с ним туда Сергей Яковлевич Лемешев — ничего не помогало. Так из-за тогдашних политических «заигрываний» властей с Америкой, из-за желания продемонстрировать наше миролюбие (с помощью искусства) Мария Биешу не получила заслуженную золотую медаль. Зато жизнь потом рассудила по справедливости — Мария стала и без золотой медали всемирно известной певицей…
В моей коллекции автографов просто не могла не появиться подпись знаменитого баса Николая Гяурова (а позже и его прелестной жены Миреллы Френи). С Николаем, о котором я не раз упоминала в этой книге, мы знакомы вот уже четыре с лишним десятилетия — со времени нашей учебы в Московской консерватории. Потом нам приходилось не раз встречаться и на сцене «Ла Скала», и просто в жизни. С Миреллой Френи я познакомилась ближе в Италии, во время одного из моих приездов в Милан. А до этого я слышала о ней, о ее голосе много хорошего: во время гастролей «Ла Скала» в Москве эта совсем еще молодая тогда певица покорила своим исполнением роли Мими в «Богеме» Пуччини. При личном знакомстве с этой милой, симпатичной женщиной все слышанное прежде лишь подтвердилось. Наши добрые отношения продолжались и во время встреч в Париже, где мы обе участвовали в работе жюри конкурса вокалистов, и в Барселоне…
Несколько автографов появились на моей скатерти благодаря тому, что к нам в Москву приезжало немало выдающихся певцов, чтобы участвовать в работе Международного конкурса им. Чайковского, вокальное жюри которого я возглавляла многие годы. На один из очередных конкурсов приезжал и замечательный греческий баритон Костас Пасхалис, один из лучших певцов в своей стране. Но его автограф — не московского происхождения, а лондонского: я попросила его расписаться на память во время моих гастролей в «Ковент-Гарден», где Костас тогда пел в «Тоске» вместе с Грейс Бамбри.
