Сол Юрок пригласил меня выступить в США и в 1969 году — тогда я пела в Нью-Йорке два концерта. Один из них был в знаменитом «Карнеги-холле», где вместе с Жаном Пирсом мы исполнили (на французском языке) сцены из «Кармен», а также специально выученный мною дуэт Сантуццы и Туридду из «Сельской чести» П. Масканьи. (Целиком я спела оперу в 1980 году, в год 90-летия создания этой оперы. Это было на родине композитора, в городе Ливорно, в театре Гольдони. Туридду тогда пел знаменитый тенор Карло Бергонци.) Наше сотрудничество с Солом Юроком продолжалось на протяжении долгих лет. Когда он в очередной раз приехал в Москву, то при встрече написал на афише одного из моих концертов, организованных им: «Тысячи восторгов!»
Благодаря Солу Юроку я познакомилась и с блестящим пианистом Джоном Вустманом. Когда в 1964 году, приехав в США без своего аккомпаниатора (мне хотелось его взять с собой из Москвы, так как моя программа была наполовину составлена из русской музыки, но не получилось), я заговорила об этом с Юроком, он сказал мне с иронией: «А вы думаете, что в Америке есть не русские пианисты?» Действительно, в США было немало русских музыкантов, когда-то уехавших из России, выросло даже целое поколение пианистов, учившихся у выходцев из нашей страны и прекрасно усвоивших традиции русской пианистической школы и русскую музыкальную культуру.
Джон Вустман жил тогда в Нью-Йорке, и наша первая встреча состоялась у него дома. На репетиции он просто поразил меня своим чутким пониманием исполняемых произведений, а также каким-то необыкновенным звучанием инструмента. Через два дня мы с ним вылетели в Мичиган, чтобы выступить в Анн-Арборе. Концерт прошел на «ура», публика несколько раз вставала со своих мест и аплодировала нам. Наутро мне позвонил Сол Юрок и сообщил, что газеты назвали наш концерт триумфом, но высшей степенью признания они считают «четыре стоячих овации».
Наше творческое сотрудничество с Джоном Вустманом можно назвать взаимообогащающим: я помогала ему глубже понять сущность лучших образцов русской камерной лирики, а он был для меня незаменимым помощником в исполнении музыки зарубежных композиторов, особенно столь любимых им романтиков. К сожалению, во время моего второго турне по Америке в 1966 году он не мог сопровождать меня в поездке по стране — Джон тогда сломал ногу и ходил на костылях. Моим аккомпаниатором был русский по происхождению пианист Александр Закин. Замечательный музыкант, симпатичный человек с большим чувством юмора, он все-таки больше аккомпаниатор инструментальный, а не вокальный: Александр Закин долго работал со знаменитым скрипачом Исааком Стерном.
С Джоном Вустманом я выступала не только в США, мы гастролировали с ним и в Европе: например, под его аккомпанемент я пела на концерте в парижском зале Плейель. В 1970 году Джон Вустман приезжал в Москву, чтобы принять участие в работе вокального жюри на IV Международном конкурсе им. П. И. Чайковского. В тот его приезд, в перерывах между прослушиваниями третьего тура мы с ним записали на фирме «Мелодия» пластинку с произведениями Мусоргского («Песни и пляски смерти») и Рахманинова. Впоследствии эта запись получила во Франции Гран-при «Золотой Орфей».
Джон Вустман через какое-то время переехал из Нью-Йорка в штат Иллинойс и много преподавал. Его воспитанники приезжали в Москву на конкурс им. Чайковского. Последний раз мы встретились с Джоном в Нью-Йорке, в «Алиса-холле» при Джульярдской школе, где он был концертмейстером на мастер-классах Лучано Паваротти…
Рассматриваю свою скатерть с автографами… Вот вышитая желтыми нитками симпатичная мордочка Тяпы — знаменитой куклы Сергея Владимировича Образцова, а рядом и подпись ее создателя… Вот автограф Аркадия Райкина, есть и характерный росчерк знаменитого нашего архитектора Бориса Иофана, необычный в моей «компании» музыкантов и актеров. Все эти (и некоторые другие) автографы объединяет место, где я могла их получить. И уже «по волнам памяти» переношусь из далекой Америки поближе к дому, на Рижское взморье… Почему именно туда? Потому что именно там появились на моей скатерти фамилии многих наших выдающихся исполнителей. Я всегда брала ее с собой, когда ездила отдыхать на побережье Балтийского моря.
В 60—70-е годы среди наших музыкантов особой любовью пользовалось так называемое «Рижское лето», которое организовывал тогда «Союзконцерт» вместе с Рижской филармонией. Участвовать в этом фестивале было престижно, так как руководство филармонии приглашало не каждого, а только самых-самых, поэтому на Рижское взморье приезжали выступать и отдыхать многие наши знаменитые исполнители — и музыканты, и драматические актеры, даже целые театры, разумеется лучшие. Отдыхать там было очень приятно, потому что тогда и в Майори, и в Дубултах, и в Дзинтари было не так многолюдно, как в других местах побережья, но в то же время вполне комфортабельно. Кроме того, отдых можно было совмещать с выступлениями: артисты приезжали, давали свои концерты в Риге или в Дзинтари, где прекрасный концертный зал на открытом воздухе, на берегу моря, а потом оставались на Рижском взморье в санаториях или в домах отдыха. Некоторые поступали наоборот: сначала отдыхали, потом давали концерты — все зависело от графика их выступлений.
На Рижском взморье любила отдыхать интеллигентная публика, так что на концерты и в Дзинтари, и в Риге, до которой было очень удобно добираться (она была рукой подать), ходили люди подготовленные, выступать перед которыми было одно удовольствие. Там, на Рижском взморье, я тоже отдыхала и выступала в течение десятилетий, там встречалась со многими замечательными нашими исполнителями, составляющими гордость нашей культуры.
Не помню точно, но, кажется, во время рижских гастролей Малого театра я попросила оставить свои автографы популярных и прекрасных актеров Бориса Бабочкина и Ивана Любезнова, с которыми меня познакомила работавшая в этом театре Руфина Нифонтова. Красавица, умница, она имела очень острый язык, обладала потрясающим чувством юмора, за что я ее особенно любила. Хотя в силу занятости мы встречались с ней не слишком часто, но чувствовали друг к другу взаимную симпатию. Помню, как они вместе с Юрием Соломиным пришли в Большой театр на мой юбилейный вечер (я отмечала 30-летие своей сценической деятельности) сразу после собственного спектакля и в костюмах пьесы «Царь Федор Иоаннович», благо, что от Малого театра до Большого всего несколько десятков метров. Поздравляя меня и вручая цветы, Руфина сказала всего два слова: «От Комиссара — Комиссару». Кратко и очень точно, а главное, остроумно: она играла роль Комиссара в «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского на сцене своего театра, а я пела партию Комиссара в опере Александра Холминова «Оптимистическая трагедия», шедшей у нас в Большом театре… Совсем недавно Руфины Дмитриевны не стало, но остались воспоминания о ней, которые помогает оживить вышитая мною ее подпись…
«Балтийские» ассоциации вызывают у меня и несколько автографов эстонских певцов: Тийта Куузика, Хендрика Крумма, Мати Пальма… Это связано и с нашими встречами во время работы в жюри конкурса вокалистов им. М. И. Глинки, и с моими выступлениями в Таллине, в театре «Эстония», где я исполняла партию Ульрики в «Бале-маскараде» Верди и участвовала в постановке «Хованщины» Мусоргского. В одной из предыдущих глав книги я обещала продолжить рассказ о спектаклях «Хованщины», которую театр повез на знаменитый фестиваль в Савонлинне, в Финляндии.
Сначала о самом месте, где проводится этот фестиваль. Среди озер, на одном из многочисленных островов стоит замок XII века. Крепостные стены выстроены на скалах, спускаются к воде. В замке есть большой внутренний двор, который превратили в зрительный зал почти на 2000 мест. Для этого от огромной стены, на фоне которой, на специально устроенной сцене и шел спектакль, к противоположному краю двора на штангах, при помощи тросов, на небольшой высоте натянули брезент. Между швами сшитых полотнищ брезент провисал под своей тяжестью и получались как бы канелюры. Этот импровизированный потолок шел от одной стены к другой под наклоном, и в случае дождя (что при здешнем климате вещь довольно частая) вода может стекать за пределы зрительного зала.
