Впервые я пришла в дом Мухиной в переулке Н. Островского (на Пречистенке), когда мы с Наташей Замковой стали вместе готовиться к экзаменам в консерватории — «зубрили» историю музыки, еще какие-то предметы. Помню, как на меня произвел большое впечатление этот особняк и находившаяся при нем мастерская Веры Игнатьевны. Из вестибюля вверх поднималась большая лестница, в одном углу, при повороте на лестницу, стояла скульптура женщины-крестьянки с мощными формами — как любила это делать Мухина. Из квартиры можно было спуститься в мастерскую — застекленную, полную света, очень просторную и высокую. В то время там стоял в работе памятник П. И. Чайковскому — в натуральную величину, вылепленный тогда из глины. Через несколько лет, в 1954 году, бронзовый Чайковский был установлен перед зданием Московской консерватории, носящей его имя.

Я знала о творчестве В. И. Мухиной еще с юности, до поступления в Архитектурный институт, и она была среди моих кумиров-женщин, посвятивших себя творчеству. Мое уважение к ней возросло в студенческие годы. Мне всегда нравилась скульптура, которая близка к архитектуре, хотя со стороны и кажется, что эта работа связана с разного рода неудобствами: грязь от глины, гипсовая пыль, необходимость иметь дело с тяжелыми глыбами камня…

Когда я познакомилась с Верой Игнатьевной, мое юношеское преклонение перед ней только увеличилось. Она была очень умным, очень интересным человеком. И хотя я увлекалась музыкой, именно скульптор В. И. Мухина, а не какая-либо из певиц, перед некоторыми из которых я тоже преклонялась, была и осталась для меня идеалом Женщины-Творца. Личность такого масштаба не могла не оказывать влияния на нас, молодых.

Человека формирует окружение, и очень важно, под чье влияние ты попадаешь, на кого потом ориентируешься. Встречи с такого рода творческими людьми — это настоящие «университеты» жизни.

Несмотря на успехи в занятиях пением, в концертах нашего вокального кружка и на то, что сам Иван Владиславович Жолтовский «присвоил» мне титул институтской «примадонны», я вовсе не думала о карьере певицы, а очень серьезно готовилась к работе архитектора. В напряженной учебе, в материнских заботах (в 1947 году у меня родился сын Андрей) подошло время окончания института. Я стала работать над своим дипломным проектом.

Всем выпускникам обычно назывались темы для проектирования архитектурных сооружений в различных городах страны. Надо сказать, что студенты-дипломники нередко предлагали в своих проектах очень оригинальные, заслуживавшие интереса идеи, но тогда по разным причинам до их осуществления на практике дело не доходило. Зато потом в той или иной форме они вдруг возникали в других архитектурных проектах, подготовленных в специализированных проектных бюро и уже другими людьми — опытными архитекторами-профессионалами. Но про автора первоначальной идеи, какого-то там безвестного студента-дипломника, никто при этом не вспоминал.

Для своего диплома я выбрала не совсем обычную тему — проектирование памятника-музея в честь павших в Великой Отечественной войне в городе Ставрополе. Необычность была не в теме — прошло только три года после окончания войны и память о павших была очень свежа, а сооружение памятников в их честь было более чем актуально. Необычным было предложенное мною решение — возвести на возвышенном месте в парке, в самом центре города Ставрополя монумент в виде своеобразного пантеона. По тем временам это было ново: сразу после войны памятников-пантеонов еще никто не строил. Это потом они стали появляться в различных местах нашей страны — достаточно назвать знаменитый ансамбль на Мамаевом кургане в Волгограде или открытый совсем недавно мемориальный комплекс на Поклонной горе в Москве.

В самом городе Ставрополе я не была, но мне, как и другим дипломникам, предоставили все необходимые материалы — фотографии, планы, литературу, — поэтому я хорошо представляла то место, где предлагала установить памятник. По моему проекту он должен был стоять на Комсомольской горке — это самое возвышенное место в парке, которое я хотела увенчать какой-то вертикалью. И этой зрительной доминантой должен был стать памятник-музей, возведенный в виде ротонды с колоннами (тогда в нашей архитектуре было сильным влияние стиля классицизма). Внутри ротонды я наметила разместить музей Славы со скульптурными изображениями героев, с выбитыми на стенах фамилиями павших. К этой ротонде должны были сходиться аллеи парка, детальную планировку которого (и прилегающей к нему местности) я тоже сделала.

На возвышенном месте в парке в центре Ставрополя когда-то очень давно установили крест (по-гречески — ставро), видимый со всех точек города. Впоследствии на месте креста была построена церковь. К моменту начала моей работы над проектом она стояла разрушенной. Получалось так, что своим мемориалом я как бы продолжала традиционную для Руси практику возведения на возвышенных местах памятников в честь павших: в старину там возводили храмы, я предлагала пантеон.

Защита дипломного проекта прошла успешно, старшие коллеги, руководившие моей работой — профессор М. О. Барщ, преподаватели Г. Д. Константиновский, Н. П. Сукоянц, архитектор Л. C. Залесская, — были довольны. Наш известный архитектор В. Г. Гельфрейх (один из авторов комплекса зданий Библиотеки им. Ленина, высотного здания МИД на Смоленской площади, других монументальных сооружений), который был председателем государственной экзаменационной комиссии, высоко оценил мой дипломный проект и сказал очень лестные слова: «Это редчайший проект. Это и умение, и талант, и патриотизм». Надо ли говорить, как эта поддержка большого мастера была нужна начинающему архитектору.

Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что тогда, совсем еще молодой архитектор, я интуитивно ощутила и попыталась в меру своих сил выразить то, что впоследствии стало характерным для нашей монументальной архитектуры.

До недавнего времени я была уверена, что мой дипломный проект — и его планировочная часть, и объемный проект пантеона — исчез где-нибудь в архивах Архитектурного института или вовсе пропали (ведь прошло почти полвека!). Но некоторое время назад мне позвонили и сообщили, что в институте организовали выставку работ архитекторов, которым привелось жить, учиться и работать в эпоху тоталитаризма — с 1938 по 1953 год — и что на выставке экспонируется и мой дипломный проект (я защищалась в 1948 году).

Конечно же, мне захотелось встретиться со своей молодостью, и я пошла на выставку. Должна признаться, что, несмотря на прошедшие годы, мне понравилось то, что я сделала почти пятьдесят лет назад. Обычно я себя очень критикую, бываю часто недовольна, поэтому почти не сохранила своих ранних живописных работ, а тут мне было приятно увидеть, что даже слова В. Г. Гельфрейха, написанные им на моем проекте, были представлены в витрине.

Позднее на одном из моих вечеров в зале Дома архитектора, которые я организую регулярно, выступил ректор Архитектурного института и сообщил, что побывавшие на выставке немецкие и японские зодчие заинтересовались некоторыми проектами для планируемых ими выставок в своих странах. Среди отобранных оказался и мой проект…

После окончания института меня направили работать в архитектурно-проектную мастерскую Министерства обороны. Просто так, «с улицы», туда людей не брали, поэтому для меня это было неожиданно. Может быть, здесь сыграл свою роль мой дипломный проект — его тематика, приближенная к военной. После окончания института я, таким образом, была оставлена в Москве. Возможно, при моем распределении определенную роль сыграло и то обстоятельство, что у меня был маленький ребенок, а муж еще был студентом (Е. Архипов поступил в институт несколько позже меня — после окончания военной службы).

Мое первое место работы — мастерская «Военпроект» — размещалась на Красной площади, рядом с ГУМом, напротив храма Василия Блаженного. Это было очень удобно, поскольку мне надо было тратить на дорогу всего 20–25 минут: я шла от улицы Грановского вниз к Александровскому саду, пересекала Красную площадь и не спеша подходила к комплексу зданий, принадлежавших МО. Среди находившихся там военных учреждений наша проектная организация была укомплектована в основном гражданскими лицами — их называли вольнонаемными.