Мы разрабатывали для армии гражданско-бытовые проекты — жилые дома, санатории, дачи для генералитета… Иногда нам передавали заказы со стороны — от мастерских, заваленных работой. Так мне «по разнарядке» досталось проектирование некоторых зданий хозяйственного назначения строившегося тогда на Ленинских (теперь снова Воробьевых) горах комплекса Московского университета.
Строительством высотного здания университета занималась проектная мастерская бывшего Дворца Советов, куда в свое время были собраны лучшие по тем (довоенным) временам архитектурные силы. Когда строительство Дворца было приостановлено, этой мастерской поручили проектирование высотного здания МГУ и всех необходимых университету сооружений. Работы было очень много, и потому разработку проектов менее престижных зданий передали в другие, не столь знаменитые архитектурно-проектные организации.
Мне, совсем еще молодому архитектору, поручили проектировать лабораторию, типографию и гараж. Работать было интересно, и я постаралась даже такие служебные постройки сделать привлекательными. Руководителем группы, которой передали разработку зданий для хозяйственных нужд университета, был у нас архитектор Фомин. На просмотры эскизов проектного задания он приглашал Льва Владимировича Руднева, выдающегося зодчего, автора проекта высотного здания МГУ.
При первом просмотре моих эскизов Л. В. Руднев сказал: «Просто замечательный проект», и это проектное задание было передано на детальную разработку другим архитекторам. В результате их «усилий» получилось совсем не то, что я предлагала первоначально, — они очень существенно отошли от моих проектов. Когда Лев Владимирович увидел плоды их «труда», то устроил им форменный разнос. Мне потом рассказывали, как он возмущался: «Это что же вы сделали? Она все поставила «на пьедестал», а вы все «опустили на землю!» — И для большей убедительности своих слов он взобрался на какой-то стул, долженствующий изображать «пьедестал», ту высоту, на которой я выполнила своей проект, а потом спрыгнул на пол.
В следующий раз к нам обратились с предложением спроектировать здание для Московского финансового института на проспекте Мира. Хотя я числилась соавтором проекта, но по сути была автором. Консультантом в этой работе мне назначили архитектора Левитана — это было необходимо, так как я была еще молодым специалистом и не была застрахована от ошибок. Я все делала сама, а мой старший коллега ни во что не вмешивался — он всячески поддерживал мою самостоятельность, иногда что-то подсказывал, иногда оппонировал.
Несколько лет назад ко мне обратился ректор Московского финансового института (теперь это академия) с просьбой выступить у них на вечере перед преподавателями и студентами. Оказалось, что когда готовились делать капитальный ремонт здания, то, как и положено в таких случаях, подняли все чертежи, техническую документацию и увидели, что автором проекта является архитектор И. К. Архипова. Сначала они решили, что это совпадение, но потом узнали, что их здание проектировала та самая певица Архипова из Большого театра.
Должна сказать, что в Москве есть и другие здания, в проектировании которых я принимала участие — самостоятельно или в группе с другими архитекторами. Я совсем не случайно так подробно рассказываю о своей работе архитектора — это в какой-то степени может объяснить, как трудно далось мне решение прервать успешно начатую карьеру в одной области и начать ее в другой, где у меня не было ни завоеванных позиций, ни прочной репутации, ни ясных перспектив. Решиться на такое в совсем не юном возрасте мне было, конечно же, непросто.
Работая в «Военпроекте», я продолжала занятия с Надеждой Матвеевной, которая к тому времени уже перешла вести вокальный кружок в «Моспроекте», где тогда работало большинство ее учеников, начинавших занятия с ней еще в Архитектурном институте. Музыка и пение оставались моим увлечением, и я начала участвовать в самодеятельных концертах, которые мы устраивали у себя в проектной мастерской. Как-то для выступления на одном из таких вечеров я подготовила с Надеждой Матвеевной популярную тогда песню Кирилла Молчанова «Вот солдаты идут». Мы сделали ее не просто песней, а образной песней-картиной: нам хотелось, чтобы слушатели во время исполнения увидели, как мимо них, удаляясь в бескрайнюю степь, проходит солдатская колонна. И пульс песни, ее метр-ритм — строевой шаг, и грусть расставания, и какое-то предчувствие, что многих из уходивших вдаль солдат, может быть, никогда больше не доведется увидеть их родным, — все создавало особое настроение, которое почувствовали сидевшие в зале. Мое выступление очень понравилось, все меня хвалили. Одна из моих сослуживиц, Марина Михайловна Ткачева, услышав еще на репетиции, как я пою, с убежденностью предрекла мне: «Петь тебе в Большом театре». А одна из первых красавиц нашей проектной мастерской (тоже выпускница Архитектурного института), хорошенькая блондинка с карими глазами Майя Каганович (дочь Л. М. Кагановича) попросила: «Покажите мне эту Архипову! Все о ней только и говорят!» И, оглядев меня, с шутливой ревностью сказала: «А я думала, что я самая красивая женщина в мастерской». Надо сказать, что она вела себя очень достойно, несмотря на столь высокое положение ее отца.
Кто-то из моих подруг сказал мне, что в консерватории на вокальном факультете открывается вечернее отделение. Это было впервые — до этого в Московской консерватории подобного отделения у вокалистов не было. Я решила попробовать свои силы и поступить туда учиться. На прослушивание мы пошли вместе с Кисой Лебедевой — она тоже хотела попытать счастья.
Первый тур был своего рода прослушиванием-консультацией. Принимала нас Елена Климентьевна Катульская, известная певица, много лет выступавшая на сцене Большого театра. Когда при исполнении арии Любавы[2] я хотела петь по нотам (поскольку не пробовала до этого петь наизусть), Елена Климентьевна строго заметила: «Вы поступаете в Московскую консерваторию! Как же можно приходить на прослушивание с неподготовленным репертуаром?» — «Хорошо, я буду петь наизусть». Помню, как меня поразило серьезное отношение Катульской к тому, что я для себя считала тогда неглавным: я не придавала еще своему шагу серьезного значения — пришла прослушаться ради интереса. Я спела. «Ну вот, вы же знаете». И она попросила спеть еще что-нибудь. У меня к тому времени в репертуаре было немало произведений, подготовленных вместе с Надеждой Матвеевной. Я предложила спеть два романса Балакирева. Елена Климентьевна одобрительно отнеслась к моему выбору — особенно после того, как я объяснила, почему мне нравятся именно эти романсы с их серьезным, почти философским содержанием. Меня пропустили на второй тур.
Через некоторое время было третье прослушивание. Но на нем я спела не совсем удачно — в тот день была нездорова. Поскольку я не предупредила об этом преподавателей, то те из них, кто не слышал меня на предыдущих двух турах, решили: «Плохо поет». Те же профессора, кто помнил меня, поняли, что я не в форме, что со мной что-то не так.
Начался спор — принимать или не принимать? И тут за меня заступился Леонид Филиппович Савранский. Он слышал меня на первом туре, и ему понравилось мое пение. Тогда преподаватели сказали ему: «Она вам нравится — вот вы и берите ее в свой класс!» — «И возьму!» Так я стала ученицей Л. Ф. Савранского, в свое время замечательного баритона Большого театра и очень хорошего человека: он был сердечный, добрый и умный преподаватель.
Пока я ходила на прослушивания в консерваторию (это было в течение октября — декабря), то никому не говорила об этом дома — зачем раньше времени волновать близких? Когда же после третьего тура стало ясно, что меня приняли, то я не знала, как сказать родителям и мужу, что буду теперь учиться в консерватории. Поймут ли они меня? Одобрят ли мой шаг? Ведь у меня уже была хорошая профессия, хорошая работа, где у меня все ладилось. Кроме того, у меня была уже семья, маленький ребенок — все это требовало внимания.
