Мои гастроли устраивала фирма «Даэфа», которая поселила меня в отеле, где не было отопления. Я постоянно мерзла в своем номере, не имея теплых вещей. Пальто меня не спасало. Пришлось купить пончо, но время было упущено — у меня начался кашель, ноги все время были ледяными, я никак не могла согреться и вскоре почувствовала, что заболеваю не на шутку: простуда стала «спускаться» в трахеи и бронхи. Мое участие в спектакле ставилось под угрозу…
Сотрудники «Даэфы» незадолго до этого принимали в Аргентине Московский цирк, артисты которого, тоже плохо представлявшие себе климат Южного полушария, прилетели в летней одежде. И тоже так замерзали в неотапливаемом отеле, что «Даэфа» срочно стала собирать среди своих сотрудников теплые вещи, чтобы артисты могли нормально работать. Видимо, этот печальный опыт не стали учитывать, когда приглашали оперную певицу (может, сыграли свою роль соображения экономии — отель без отопления обходится фирме дешевле). Но, как говорят у нас, скупой платит дважды.
В это время в стране начались летние (как у нас зимние) каникулы, температура упала до нуля, и приехавшие на отдых из Бразилии туристы были «экипированы» соответственно погоде. Меня же фирме пришлось срочно переселить в более комфортабельную, «теплую» гостиницу. Чтобы я могла участвовать во всех предусмотренных контрактом репетициях (их должно было быть не менее десяти), фирме пришлось раскошелиться на врача. Он назначил мне радикальное лечение: по два раза в день мне делали уколы и в руки, и в gluteus musculus, проще говоря, в ягодицы. Я пропустила из-за болезни только полтора дня и, насилуя организм, превозмогая слабость, с головокружением пришла на очередную репетицию. Почти в полуобморочном состоянии исполняла свои мизансцены. К генеральной репетиции немного окрепла, но дирижер и директор театра просили меня петь на ней вполголоса, чтобы не стало хуже.
За те три дня, которые отделяли генеральную от премьеры, благодаря интенсивному лечению и полному отдыху, мне удалось прийти в норму. Премьера прошла с огромным успехом. В зале театра был и приглашенный фирмой «Даэфа» наш посол. Публика с энтузиазмом принимала наш спектакль и особенно (так писали потом газеты) «мою» Азучену.
Чтобы убедиться в этом, мне не пришлось дожидаться утренней прессы. Когда я после спектакля стала разгримировываться в своей артистической, ко мне пришла сотрудница фирмы «Даэфа» Нелли Скляр и в какой-то растерянности сообщила, что машина готова, но я не смогу выйти из театра, потому что около служебного входа меня поджидает огромная толпа людей, желающих получить автограф. Я отнеслась к этому не особенно серьезно, поскольку это вполне обычное явление — ну и что, поклонники у входа. Но Нелли почему-то была взволнована, и не только потому, что полиция не может справиться с таким наплывом народа, из-за чего мы наверняка не успеем вовремя прибыть на торжественный ужин, который после премьеры устраивала дирекция театра в одном из ресторанов. Нелли волновало и другое — ей был известен энтузиазм ее темпераментных соотечественников.
Когда мы подошли к служебному входу-выходу и увидели действительно огромное число поклонников, то я убедилась, что не только не смогу вовремя прибыть на прием, где уже собрались важные персоны, в том числе и наш посол, но просто могу «погибнуть во цвете лет» среди восторженно приветствовавших меня любителей оперы.
Выйти через служебную дверь не удавалось. Заставлять ждать себя мы никак не могли, поэтому стали искать выход из создавшейся ситуации. Выход в прямом и в переносном смысле. Театр «Колон» — это большой квартал в центре Буэнос-Айреса. Здание настолько огромно, что там есть даже внутренний двор. Естественно, что и выходов там несколько. Пройдя через все здание (а путь этот оказался неблизким), мы подошли к одному из боковых входов, который нам собирался открыть ходивший вместе с нами служитель театра, у которого были ключи от всех дверей. Увы! Было поздно — нас опередили: через матовые стекла были видны многочисленные тени поджидавших меня людей. Перехитрившие нас поклонники предвидели все наши маневры, тем более что они прекрасно знали расположение театра и проделывали свои операции «по отлову» не раз. Хорошо, если они поджидали артистов с восторгом, а если с прямо противоположными намерениями? Говорят, что было и такое.
Попыток выйти из театра было несколько. В конце концов нашли какой-то боковой выход, где никого не было — как оказалось, пока, поскольку поджидавшие нас следили за всеми маневрами и нашей машины. Хотя ее подогнали очень быстро к этому запасному выходу, но только я вышла и пересекла тротуар (он был достаточно широкий), как из-за угла уже показались бегущие к нам люди с программками и что-то возбужденно кричавшие. Мне все-таки удалось вскочить в машину и захлопнуть дверцу… В окно я видела, как число бежавших за нами увеличивалось и как они махали нам вслед…
Такие сцены мне приходилось видеть только в кино, теперь же я убедилась, что режиссеры не выдумывали ситуации подобного рода, а явно подсмотрели их в жизни.
Хотя мне предстояло спеть шесть спектаклей «Трубадура», но уже на премьере, после того, как мы множество раз выходили на поклоны, директор театра «Колон» господин Сибериа тут же на сцене предложил мне дать в этом зале, после окончания положенных по контракту выступлений в роли Азучены, сольный концерт. Я согласилась. Но как быть с нотами? Ведь я отправила их вместе с Наташей Рассудовой в Москву, а там были произведения и Рахманинова, и Чайковского, и Брамса, и Шуберта… Из произведений русских и европейских композиторов я могла бы выстроить стройную программу. А где найти хорошего концертмейстера, чтобы в короткий срок подготовить этот концерт-экспромт? Директор обещал все устроить — и пианиста найти, и ноты…
Готовиться к концерту мне приходилось в промежутках между спектаклями — обычно они составляли день-два. В это же время спешно искали необходимые мне ноты. В магазине на улице Флорида, такой же пешеходной, как наш Арбат, из русской музыки оказалась лишь песня Садко из оперы Римского-Корсакова, то есть для моего голоса — ничего! Что делать? Пришлось искать у русских эмигрантов, которые, надо отдать им должное, с радостью помогали нам. Но их «залежи» — увы! — были небогаты. Зато ноты немецких композиторов, чьи произведения я пела совсем недавно в Дивонне, найти оказалось гораздо легче. Дело в том, что в Аргентине живет много немцев — и потомков тех, кто бежал в свое время от фашистов, и тех, кто потом бежал после разгрома гитлеровской Германии. Парадокс истории. Вообще-то в Аргентине самый настоящий «коктейль» из национальностей: здесь и испанцы, и итальянцы, и русские, и украинцы, и выходцы из стран Азии… Полный интернационал…
Как бы то ни было, но мой концерт на сцене театра «Колон» состоялся. Я сделала его из двух отделений — первое было «русским», а во втором я пела немецкую музыку. Когда мы прощались с директором театра, то он предложил мне снова приехать в Буэнос-Айрес, чтобы участвовать в постановке оперы Мусоргского «Борис Годунов», которую «Колон» наметил на следующий год. Господин Сибериа попросил меня порекомендовать нескольких русских певцов для исполнения партий Бориса, Самозванца, а также русских же дирижера, режиссера, художника. Я назвала несколько фамилий, чтобы у театра были варианты для выбора, поскольку тогда еще было трудно предугадать, кто из названных мною сможет в указанные сроки вылететь в Аргентину. Директор согласился со мной.
Через год, в ноябре, я снова вылетела в Аргентину. В Москве уже начались холода, и, наученная горьким опытом, я на этот раз утеплилась — была в шубе. И напрасно — мы попали в летнюю жару. Со мной в самолете тот же мучительный многочасовой путь проделали Евгений Нестеренко, которому предстояло выступить в роли Бориса Годунова, и Владислав Пьявко — исполнитель роли Самозванца. Постановщик спектакля И. Туманов и художник Е. Чемодуров были уже в Буэнос-Айресе, куда они вылетели заранее. Театр предполагал поставить шедевр Мусоргского для двух составов — русского и своего, аргентинского.
