Но, высоко головы подняв, С боевою песней вы прошли Среди милых камешков и трав, Среди слез людей своей земли…
По когда сверкнула злая сталь И лишь эхо залпа донеслось, Гордость проступила сквозь печаль, Плечи распрямляя как колосс.
6
Слава, краснодонские сыны! Никогда я не был вам знаком, Но, как будто братья казнены, Боль в моей груди и в горле ком.
Дети мной незнаемых семей, Шедшие с фашистами на бой, Ваши образы в душе моей Вырезаны пламенной резьбой.
О, как горевала мать моя. Как голубка, обломав крыла, В час, как в наши горные края Весть о вашей гибели пришла!
Весь свой век прожившая в горах, Па работе сгорбившая стан, Вот она с газетою в руках К мести призывает Дагестан!
7
Слава, краснодонские сыны! Вы бессмертны в памяти людской. Видят вас в предутренние сны, Ваше имя призывает в бой.
В наших сказах будете вы жить, В наших песнях из могил вставать. Будем вашу боевую сталь Из металлов благородных лить.
1948
Солдаты России
1
Спят в Симферополе в могиле братской Семь русских и аварец, мой земляк. Над ними танк, их памятник солдатский, Еще хранит следы былых атак, И благодарно вывела страна На мраморной плите их имена.
Пусть память их товарищи почтут, Пусть недруги их имена прочтут.
Благоухали Крыма ароматы, Пылал в степи в ту пору маков цвет, Шел старшему в ту пору двадцать пятый, А младший жил на свете двадцать лет. В Крыму весенние стояли дни, Когда в разведку двинулись они.
У каждою была далеко где-то Знакомая, невеста иль жена. Душа была надеждами согрета, Мечтаньями и планами полна, Когда они в машине, на броне, Поехали по крымской стороне.
Они любили ветер побережий И свет зари, играющий в волне. У всех воспоминанья были свежи О первой взволновавшей их весне, Об осени, ронявшей позолоту, О материнских ласковых глазах, О мирных днях, о птичьих голосах, Скликавших на учебу, на работу.
И, может быть, в тот смертный, трудный час В огне войны сквозь смотровые щели Они вперед, в грядущее, глядели И видели тогда себя средь нас.
Обороняя русскую страну В горящем Сталинграде, на Дону, Они себя искали на канале, С просторной Волгой Дон соединяли, Читали счастье мирного труда В словах чеканных воинских приказов, И видели себя уже тогда Средь наших плотников и верхолазов, И строили дома и города.
Из люка приподнявшись на мгновенье, В пыли руин, в пороховом дыму, Себя с семьею видели в Крыму, Когда прекрасно так его цветенье, И выбирали, в первый раз взглянув, Для отдыха Алушту иль Гурзуф.
Наш мирный день, горячий, долгий, ясный, Мерещился им в каждом кратком сне. Они за мир боролись на войне, И подвиги их были не напрасны.
Их в сорок пятом не было в живых, Но это им цветы бросали в Праге, Но подписи друзей их боевых Весь мир прочел в Берлине, на рейхстаге. София посылала им привет. Из пепла подымалась к ним Варшава. Их чествуя, Советская держава Зажгла своих великих строек свет. До скорого, танкисты! Путь счастливый! А этот путь ведет в фашистский тыл. Степной закат, отчаянный, красивый, Бойцов до ближней рощи проводил. Они вдыхают крымской ночи воздух И вспоминают о далеких звездах, Тревожное раздумье гонят прочь… Последней оказалась эта ночь!
Их долго ждали в штабе, ждали в роте И где-то там, в родных местах, вдали. Назад бойцы живыми не пришли… В душе народа вы теперь живете. И памятник воздвигнут вам страной, Друзья мои, танкисты дорогие! И высится над вами танк стальной, Могущественный, как сама Россия.
2
Был танк подбит при первом свете дня. Оделась пламенем его броня. Эсэсовцы танкистов окружили. Но созданы, должно быть, из огня, Солдаты и в огне, сражаясь, жили. Сражались до конца. Но нет конца Там, где, как солнце, светятся сердца, И этот свет – вечно живая сила. Сражались гак, как родина учила Своих любимых, любящих сынов, Свою надежду – молодое племя…
3
Здесь хорошо гулять по вечерам. Везде, во всем желанной жизни звуки. Бойцы стоят, и связаны их руки, И на веревки льется кровь из ран. На грани смерти, на последней грани, Стоят… Не каждый видеть смерть привык. И деланно спокойно штурмовик Сказал, держа свой револьвер в кармане: «Вы молоды, и жаль мне молодых. Смотрите, как чудесно жить на свете И как легко остаться вам в живых: Лишь на мои вопросы вы ответьте».
Тут Николай Поддубный произнес, – Согласны были все с его ответом: «Ты нам осточертел, фашистский пес. Мы – русские, не забывай об этом!» Такая сила в тех словах жила, Такая гордость, ненависть такая, Что до кости фашистов обожгла, Невольно трепетать их заставляя.
«Мы – русские!» Как видно, этих слов Они постигли точное значенье. Захватчиков седьмое поколенье, Они от русских бегали штыков: Знакомы им и Новгород и Псков, Запомнилось им озеро Чудское, И Подмосковья жесткие снега, И Сталинград, и Курская дуга. Они в чертах Матросова и Зои Черты России стали различать. И опыт им подсказывал опять, Что не сломить характер тот железный, Что будут уговоры бесполезны, Что пытками не победить таких… Поэтому убили семерых.
4
Они убили русских семерых, Аварца лишь оставили в живых.
Вокруг лежат убитые друзья, – Их кровь, еще горячая, струится, – А он стоит, как раненая птица, И крыльями пошевелить нельзя.
На смерть товарищей глядит без страха Танкист, земляк мой, горец из Ахваха, Глядит на них, завидует он им, Он рядом с ними хочет лечь восьмым. В его душе тревога и обида: «Зачем я жив? Настал ведь мой черед!»
Враги не знают Магомед-Загида, Им неизвестен горский мой народ, Они лукавят: «Русские убиты, А ты – чужой им, ты совсем другой, К погибели ненужной не спеши ты».
…Земляк, всегда гордились мы тобой, И знаю: в это страшное мгновенье Ты горцев вспоминал, свое селенье, И реку, что несется между скал, Ты именем аварским называл.
Но как в твоей душе заныла рана, Всех ран твоих острей, товарищ мой. Когда тебе, джигиту Дагестана, Сказали, будто русским ты чужой! Ты поднял черные свои ресницы, – Нет, не слеза блеснула, а гроза! Сначала плюнул ты врагам в глаза, Потом сказал им, гордый, смуглолицый:
«Я – русский, я – советский человек, С убитыми сроднился я навек. Мы – братья, дети мы одной страны, Солдаты родины, ее сыны». Так он сказал тогда, на грани смерти, Так он сказал врагам, и вы поверьте, Что ради рифмы к тем словам его Я не посмел прибавить ничего.
Так он сказал, и выстрелы раздались, – Как русского, враги его боялись, – И с выжженною на груди звездой Упал на землю горец молодой.
5
Они теперь лежат в одной могиле. Их, восьмерых, захватчики убили, Убили, не узнав их имена, Те имена, что свято чтит страна, Что вывела на мраморе она, Что матери дают новорожденным, Что стали песней. Эта песнь жива, Она близка аулам отдаленным, Ее поет Ахвах, поет Москва. Мы восьмерых танкистов не забыли, Цветы не увядают на могиле, Могила эта далеко видна.
Но те, чья цель, чье ремесло – война, Те позабыли эти имена.
Они забыли, что живут на свете Лишь потому, что, жертвуя собой, Вступили в правый бой танкисты эти, Земля моя вступила в правый бой. Они забыли ужас лихолетий (Они-то ведь скрывались позади!), Они забыли, эти бомбоделы, О воинах, свершивших подвиг смелый, О звездах, выжженных на их груди, Они забыли стойкость Сталинграда, Они забыли, кто вступил в Берлин, Они забыли, что погиб от яда Их выкормыш – фашистский властелин. Они забыли о народной силе, Они забыли нюренбергский суд. Они нарочно обо всем забыли, Но от суда их бомбы не спасут. Со всех сторон видна моя страна, Чьим солнцем вся земля озарена.
