Нагрузив мешки на мула, Он тогда же, ввечеру, Речкой вброд пришел к аулу, К Халимбекову двору.
В дом вошел Муса, от злости Даже побелев слегка, Видит он: у бека – гости, Два советчика-дружка…
– Халимбек!.. Свою добычу Вор принес ко мне в сарай. Вот они – остатки птичьи! Благодарно принимай!
Это – головы петушьи!.. – Разорвал Муса мешки. – Это – пух!.. Твои подушки, Как известно, велики!
Вот тебе овечьи ноги, Вот – овечья голова! Чтоб не портились в дороге, Я поджарил их сперва!
Там, за дверью – мул для вора, Чтобы задом наперед Вор проделал круг позора… Пусть любуется народ!
Но воров здесь целых трое… Кто ж сначала примет срам? Бек, ты – первый по разбою… Может, первый сядешь сам?
А твои два друга – все вы – Позже примете позор!..
Бек багровым стал от гнева: – Замолчи, зурнач и вор!
– Я не вор! Но что-то все же У тебя я украду – То, что мне всего дороже: Нафисат – мою звезду!
Нафисат вплыла, как пава. Говорит она отцу: – Да не ты ли Хужияву Приказал забить овцу?!
Да не ты ли, не вчера ли, Точно туча, зол и хмур, Повелел, чтоб ощипали Тридцать петухов и кур?!
Что ж Мусе чинишь обиду? – Вот и вскрылось воровство! Закричал Муса… Мюриды Наскочили на него.
Трое валят на колени, Двое – на спине Мусы, Рвут его, как рвут оленя Разъярившиеся псы.
С мощных плеч содрав черкеску, Разорвали на клочки… А Муса смеется дерзко: – Ничего! Все – пустяки!
Навалились всей оравой: – Все равно тебя казнят! – Ничего! Умру во славу Черноокой Нафисат!
Я умру во имя долга! Торжествуй, злодей отец! Веселиться вам недолго. Приближается конец.
Всех богатых негодяев… Близко правды торжество. Слышу, мчится к нам Атаев, Скачут конники его!..
– Замолчи!.. – Мусу скрутили. На полу чабан лежит, Черный ус грызет в бессилье… – Добивать? – спросил мюрид.
– Пристрелить его?.. – Не надо, Не такие времена! – Халимбек вздохнул с досадой. – Осторожность нам нужна!
Поспешим – себя ославим За расправу без суда. Лучше мы его отправим К черту в зубы – в Акнада!
VIII
И Мусу потащили на муки. Путь нагорный – обрывист и крут. Крепко-накрепко стянуты руки, Два мюрида беднягу ведут.
Отбиваться? Кричать? Бесполезно!.. По тропинке с опаской иди! Чуть оступишься – свалишься в бездну! Не спеши! Акнада – впереди.
Хуже места не сыщется в мире, Чем зловещая эта тюрьма. Узник в этой кавказской «Сибири» Умирает иль сходит с ума.
Сколько там загубили отважных, Кто смириться с насильем не смог!.. Днем и ночью за стражником стражник Охраняют промозглый острог.
Не бывало еще человека, Кто бы вышел оттуда живой… Бросят в двери огрызок чурека, Сунут плошку с гнилою водой.
Может статься, лишь в день рамазана Расщедрятся на горсть толокна. Что за стенами?.. Поздно иль рано? Щелки нет, а не то что окна…
Кто пришел сюда крепок и молод, Через год – точно дряхлый старик… …Что Мусе голодуха и холод? Он – чабан, он к лишеньям привык…
У бедняги – другие тревоги, Мысли тяжкие давят и жгут. Ведь пока он томится в остроге, За другого ее отдадут!..
Неужели все песни допеты? Придушили, убили любовь? Ох, любовь! Ты – из красного цвета. Ты черна, как засохшая кровь!
IX
– Потерпи, Муса, немного! Сердце к встрече приготовь! Собирается в дорогу Нафисат – твоя любовь.
О Муса! Твой взгляд мне снится… Не оставлю я Мусу! Из погибельной темницы Скоро я тебя спасу!
Я хурджины наполняю, Хоть никто мне не помог. Вот она – буза хмельная. Вот – бараний жирный бок.
Из муки пшеничной лучшей Я лепешек напекла. И с собой – на всякий случай, И одежду я взяла.
Мне к Мусе добраться надо По дороге по любой!.. Одолеет все преграды Красная моя любовь!
X
Вышла в путь Нафиса – спозаранку, В час, когда старики еще спят. По тропинке восходит горянка, Выше, выше – идет Нафисат…
Выше, день на пути обгоняя, Выше, – ночь позади отстает. Что ей, смелой, тропа ледяная?! Вровень с тучей горянка идет.
Оттянула ей плечи поклажа, Выше, вверх – по тропинке любой! Все идет и не ведает даже, Кто с ней рядом… А рядом – любовь!
В разных обликах – в черном и красном – Чуть приметно скользит на пути. На уступе, на месте опасном Руку даст и успеет спасти…
Вот и кончена злая дорога. Наверху, у истока дорог Возвышается сумрачно, строго Акнада – трижды клятый острог…
Нафисат заметает пургою, Щеки ветер сердитый сечет. Все ж она разглядела, что трое, Трое стражей стоят у ворот.
XI
– О, стражи, салам! Что джигиты вы все, Приметно по гордой осанке. – Чего тебе нужно? – Пришла я к Мусе. Друзья, помогите горянке!
– Да кто он тебе? – Он – возлюбленный мой! Желанный жених… Я – невеста. – Ступай, черноглазая, лучше домой! Невесте в остроге – не место!
– Нет, я пошутила… Ваш пленник – мой муж. – Кто дал вам на свадьбу согласье? – Сердца наши дали. Веление душ… Любовь своей высшею властью!
– В какой вас мечети женили? Когда? – Спросил ее стражник построже. – Мы здесь и поженимся. Здесь, в Акнада! Сегодня. Ни раньше, ни позже!..
Джигиты! Я шла через холод и тьму, Так боязно было, так жутко! Хотя б на часок пропустите в тюрьму! Пустите хотя б на минутку!
Суровые стражи молчанье хранят. Не видят, что с девушкой рядом, Что рядом с дрожащей как лист Нафисат Другая – с пронзительным взглядом.
А женщина эта – нездешней красы, Подмогу свою предлагая, Шепнула горянке: – Плесни им бузы! (Любовью звалась та – другая.)
И девушка, следуя слову Любви, Кувшин торопливо достала: – Хлебните! Огонь запылает в крови! И холода – как не бывало!
Понюхали стражи – буза хороша! Понюхав – согрелись как будто. Хлебнули… И разом взыграла душа: – Что ж, пустим ее на минуту?..
Со скрипом открыли тюремную дверь, Для женщины, может, впервые. Вошла Нафисат… Что-то будет теперь?.. И слышат сквозь дверь часовые:
XII
– Муса! Муса! Я – Нафисат! Вот я стою у двери. – Ты?.. Ты явилась в этот ад?! Ты – Нафисат?.. Не верю!
А голосок и вправду твой! Вот личика не вижу… Щекою повернись!.. Постой! Тебя я шлепну трижды…
Ведь ты виденьем можешь быть… Приснилось мне, быть может?.. – Любимую при встрече бить?! На что оно похоже?!
А я-то лезла вверх и вниз, Взбиралась днем и ночью… Как похудел ты!.. Повернись!.. Ну да, рубашка – в клочья!
Но я другую принесла. Ты обносился лихо! Похоже, что тебя рвала Ветвями облепиха.
– Пускай я ободрался в кровь, – Но здесь ты, долгожданная! Ты – красная моя любовь!.. Любовь моя желанная!..
Привыкли к темноте глаза, Хоть видят все – в тумане. – Кувшин нащупал? В нем – буза. А рядом – бок бараний.
– Благодарю! – Муса умолк. И – что скрывать – затрясся. Он, как зимой голодный волк, Впился зубами в мясо.
Все, все до косточек обгрыз, Все обсосал он жадно. – Возлюбленная, не сердись! Оголодал изрядно!..
Зато сейчас я – как в раю… – Муса, забыв печали, Так обнял милую свою, Что кости затрещали.
К губам любимой он приник И целовал так сладко, Что там, за дверью, часовых Забила лихорадка.
Толкаясь, смотрят сквозь глазок, Чем кончилось свиданье, Глядят… И вдруг их сбило с ног – Лишились вдруг сознанья…
Очнулись… Никого в тюрьме – Ни узника, ни гостьи, Лишь слабо светятся во тьме Обглоданные кости.
XIII
Где Муса? Смотря влюбленно На родную Нафисат, С нею он бежит по склону Вниз, к Атаеву в отряд, Чтобы вместе встать под знамя Самых честных, молодых…
С распростертыми руками Взял Атаев их – двоих.
О делах четы удалой И поныне говорят, От Мусы не отставала В ратном деле Нафисат.
Оба в дни войны гражданской – Правой, яростной войны – Шли тропою партизанской, Чести воинской верны.
А среди руин и пепла, В боевом дыму, в огне, Их любовь вдвойне окрепла, Стала прочною вдвойне…
Возродили человека Те геройские года, А от своры Халимбека Не осталось и следа…
…Вот как, Солнце, дело было… Ну, скорее дай ответ, Близорукое светило: Есть у нас любовь иль нет?
